«В августе — сентябре 1944 года войска 1-го Прибалтийского фронта, которым я в ту пору командовал, вышли к Рижскому заливу. Цель — отрезать прибалтийскую группу фашистских армий «Норд» от Восточной Пруссии. Понимая смертельную угрозу, нависшую над его отборными войсками, Гитлер бросил им на выручку мощный броневой таран в составе семи танковых дивизий, которые двумя группировками при поддержке пехотных дивизий нанесли сильные удары в направлении на Елгаву и Шяуляй. Удары успеха не имели. Фашисты перегруппировали войска и наносили новый мощный удар, теперь уже всеми силами, только на Елгаву.
Этот удар был настолько мощным, что возникла серьезная угроза прорыва фронта обороны на самом уязвимом для нас направлении.
…Переброску войск с одного направления фронта на другое командарм 6-й гвардейской произвел в рекордно короткий срок. Чтобы понять всю трудность этой задачи, скажу лишь: войскам армии нужно было совершить 144-километровый марш. Совершить так, чтобы противник не обнаружил, что с участка фронта снимаются войска, не узнал направления их движения, не определил состава и сил группировки, не разгадал наших замыслов»[3].
Да, опять трудный марш. Но у меня он остался в памяти на всю жизнь не только потому, что вновь надрывно выли моторы автомашин и тягачей, не потому, что красноармейцы, сержанты, офицеры, усталые до предела, подталкивали плечами застрявшие в грязи орудия. На то есть другая, особая причина. Впрочем, расскажу обо всем по порядку.
Дорога, по которой шел полк 29 августа, привела нас к реке. Мост через нее был разрушен. Саперы уже трудились над его восстановлением, но даже с первого взгляда было ясно, что за час или два они работу закончить не сумеют. А времени у нас было в обрез. Что делать?
Поговорили с командиром саперного подразделения. От него узнали, что километрах в 20 к югу через реку есть действующая переправа. Посовещались накоротке, прикинули, что нам выгоднее: ждать здесь или сделать крюк? Получалось, что с точки зрения выигрыша времени второй вариант предпочтительней. И полк снова двинулся в путь.
Я ехал на «виллисе» с первым, головным дивизионом. День, помню, выдался сырой, холодный. По небу, гонимые сильным, порывистым ветром, быстро неслись тяжелые темные облака. Лишь изредка на минутку выглядывало солнце. Словом, погода отнюдь не радовала. Хорошо еще, что пока не было дождя. Он и так превратил лесные, полевые дороги в море липкой, засасывающей грязи.
И тем не менее трудные километры один за другим оставались позади. Все меньше и меньше оставалось их до переправы. А за ней, как говорили саперы, дорога будет значительно лучше. Там мы и надеялись наверстать непредвиденные потери времени. Наконец показался мост. Я облегченно вздохнул. Не только потому, что наиболее трудная часть маршрута осталась позади. Радовало и другое: у реки не было скопления войск. Значит, есть возможность пройти на ту сторону без задержек.
Под колесами первых машин уже поскрипывал дощатый настил, когда на фоне облаков вдруг появились три быстрые тени. И тут же над колонной, начавшей переправу, нарастая и ширясь, понеслось: «Воздух! Воздух!»
Рассредоточиваться, укрывать машины и пушки было поздно. Да и, в сущности, негде. Молнией мелькнула мысль о том, что фашистские летчики наверняка попытаются разрушить мост. А если им это удастся, то полк вообще окажется разорванным на две части. Получалось, что единственный выход — как можно быстрей миновать переправу, оказаться на противоположном берегу. Там и дорога лучше, и лес гуще.
Уже большая часть колонны прошла через мост, когда у переправы послышались разрывы бомб.
— Разворачивайся! — скомандовал я водителю. — Вернемся. Надо посмотреть, что там и как.
С большим трудом машина развернулась и начала пробираться по обочине обратно к реке. Где-то на полпути встретился штабной «виллис». Он резко принял в сторону и остановился. Ко мне подбежал Кирилл Леонидович Иевлев-Старк.
— Там… Михалев… Руку оторвало… — еле выговорил начальник штаба.
— Где он? — с трудом выдавил я из себя и, не дожидаясь ответа, побежал вдоль колонны, забыв, что рядом со мной машина, что на ней я, вероятно, быстрей доберусь до Михалева.
У опушки леса, в нескольких шагах от дороги, я увидел группу бойцов и командиров. Заметив меня, они расступились. Михалев лежал на автомобильном сиденье, укрытый шинелью, которая была обильно забрызгана кровью. Лицо, проглядывавшее сквозь бинты, которые успел наложить фельдшер, осунулось, стало белым как мел.
— Что? — схватил я за руку старшину с медицинскими эмблемами, который продолжал перевязывать Михалева.