Вот передний круто остановился у рва, задрал вверх голову и, сложив руки лодочкой, звонко прокричал:
— Други! Дружина переславска! Княже Всеволод! Се я, Хомуня, сакмагон[120]! Отворите! Вести везу важные!
— Что содеем, княже? — спросил Всеволода тучный боярин Никифор.
Старому боярину опостылело степное пограничье, так хотелось махнуть куда-нибудь подальше, в свои вотчины, но что поделать, если покойный князь Ярослав, полагаясь на его опыт, поручил ему заботу о любимом своём сыне.
— Откроем. Послушаем, какие вести несёт нам Хомуня. Может, в самом деле что важное скажет.
— На забороле ратников выставь поболе. И пред вратами такожде[121], — стал советовать Никифор. — Не дай бог, что створить измыслят. Сам ко вратам не ходи, сожидай Хомуню в тереме. Не верую я вон тем. — Он указал унизанной перстнями дланью на степняков, сбившихся в кучу, словно им не хватало места, около Хомуни.
Всеволод согласно кивнул.
— Вели отворять, — коротко приказал он стоящему за спиной воеводе Ивану и поспешил вниз.
...В горнице, украшенной золотыми подсвечниками, оправленными в серебро турьими рогами и майоликовыми[122] щитами, царило напряжённое ожидание. Хомуня, светло-русый, с пшеничного цвета усами, молодой, с тёмным от пыли и загара лицом, на котором ярко и лихорадочно блестели белки глаз, сидя напротив князя, говорил отрывисто, тяжело дыша:
— Племя несметное идёт... Издалече... За Волгой, за Яиком жили ране... Имя им — кипчаки... Живут дико... Сырое мясо едят... Кони, как ветер... На Дону... печенежьи вежи... грабили... разоряли... Торков притеснили... ко Днепру... Торчин сказал... Наш, соузный... Кунтувдиевой орды... Примчал... Вот.
Всеволод в тревоге вскочил со стольца[123]. Хмуро провёл рукой по широким усам воевода Иван. Чуть заметно улыбнулся, предвкушая яростную сабельную сшибку, молодой, порывистый боярин Ратибор — лихой рубака и удалец. Никифор аж потемнел, стал мрачнее тучи.
И разом все заговорили, забросали сакмагона вопросами.
— Какова сила их?
— Оружны чем?
— Где ныне? Верны ли вести?
Хомуня, стараясь держаться спокойно, переведя дух, отвечал теперь скоро и точно.
— Сила несметная. Рать неисчислимая. Перешли Орель[124], Ворсклу. Лтаву[125] обошли стороною. Сейчас за Хоролом[126]. Идут к устью Сулы, к Воиню[127]. Другая орда ушла за Днепр, к киевским волостям. Переднюю орду ведёт хан Болуш. Оружье, как и у всех степняков, сабли, стрелы, луки. Все комонные[128]. На лицо схожи с торчинами. Хотя у иных, бают, и власы светлые, яко солома, и очи голубые. Переяславской дружине одной с ими не совладать.
Выслушав грозные известия, Всеволод вдруг как-то обмяк, ссутулился и устало опустился обратно на столец. «Не совладать», — звенели в ушах сказанные Хомуней слова. Душу князя охватило отчаяние, он со слабой надеждой оглядел собравшихся бояр и тихо спросил:
— Как думаете, что нам делать? Как поступим?
Заговорил воевода Иван.
— Я мыслю тако, княже. Перво-наперво гонцов шли ко братьям — в Киев, в Чернигов. А сам не стряпая[129] наряжай сторожи, собирай дружину — и встречь ворогу, к Вопию. И мужиков с поля оторви и оборужи. Дело святое.
Бояре одобрительно затрясли бородами.
Воевода Иван продолжил:
— Коли узрим — прут на нас степняки — примем бой, иного не дано. Коли они поворотят — не помчим за ими. Знаю их повадки — заманят в засаду да перестреляют.
— Кто ещё сказать хочет? — Всеволод обвёл взглядом примолкших советников. — Ты, Хомуня, что думаешь?
Хомуня, прокашлявшись, прохрипел:
Прав Иван Жирославич. Здесь, в Переяславле, сожидать ворога нечего. Ибо покуда мы тут будем сидеть, сёла, нивы наши огню предадут! Выступать надоть[130].
На том и порешим. — Всеволод хлопнул ладонями по подлокотникам стольца. — Грамоты князьям Изяславу и Святославу тотчас же, с печатями вислыми, с гонцами пошлю. А ты, воевода, — обратился он к Ивану. — Дружину готовь. Ты, Хомуня, и ты, Ратибор, нарядите сторожу. Пошлите людей в степь, за Сулу, за Хорол. Ну, с Богом.
127
Воинь — пограничный древнерусский город в составе Переяславского княжества. Располагался на правом берегу реки Сула близ её впадения в Днепр.