Хьютай подошла к нему... расстегнула его пояс... стала стягивать с него тунику...
Юноша вырвался с неожиданной силой, отступив на несколько шагов. Потом сам, отвернувшись, сбросил всю одежду, и повернулся к ней со стыдливым бесстрашием.
Хьютай смутилась, на миг опуская глаза. Худой, гибкий, узкобедрый, с твердыми мышцами, он был красив, и она почувствовала... жалость? Или, быть может, любовь?
Айэт притянул её к себе, подхватил Хьютай на руки, поднял её, прижал к стене и овладел ей, двигаясь резко и быстро...
Они занимались любовью вновь и вновь в самозабвенном исступлении, пока не заснули, - совершенно измученные, в лихорадке...
......................................................................................
Айэта разбудил сон о том, что было наяву. Он вскочил, дико озираясь, даже не понимая, проснулся он, или пришел в себя. Свет почему-то погас, только синий светящийся туман клубился вдоль бывшего потолка. Всё вокруг словно плыло куда-то...
Он совсем не представлял, сколько прошло времени. Тело было как чужое, ему нестерпимо хотелось есть, он повернулся... и увидел севшую рядом Хьютай. Перехватив его взгляд, она бесстыдно потянулась. Он вспомнил, что они делали, вспомнил, что и на нем из одежды осталась лишь грива волос, - и присел, судорожно сжавшись, нашаривая свою одежду... по щекам вновь потекло тепло...
Хьютай улыбалась, глядя на него. Они молчали. Айэт хотел подойти к своей сброшенной одежде, но она остановила его.
- Подожди. Тебе не кажется, что уже немного поздно?
Айэт смутился.
- Прости, - неожиданно сказал он. - Ты такая... а я... Мы вели себя, как звери... такого больше не будет, правда?
Хьютай неожиданно улыбнулась.
- Один раз или много, - в наших обстоятельствах разница небольшая, - её голос звучал задумчиво. - Но первый раз, - всегда самый лучший, - она говорила очень тихо. - У нас с Анмаем было так... - она смутилась и смолкла. Потом с усилием продолжила. - Я свободна в своих чувствах... и он простит меня... если узнает. Я люблю его... и тебя тоже... и не знаю, что мне делать. Я не могу любить вас обоих... но я хочу.
- Я тоже тебя люблю, - большие глаза Айэта странно, сумрачно блестели.
- Вряд ли это одно и то же чувство... Ведь мы можем только представлять, что чувствуют другие. Анмай... очень близок мне. Он рассказал мне единственное, что смог вспомнить после Долгого Сна... или самое важное, не знаю. То было чувство создания... мира? Чего-то, предназначенного для других... он... или мы... создаем это, - и одновременно познаем... понимаем... насколько всё это сложно... и прекрасно. Он не мог объяснить лучше. Он говорит, что это в памяти, но он не может... не может вместить... - она растерянно замолчала, взглянув в его глаза. - Он говорит, что наше путешествие на самом деле длится уже триллионы лет... А здесь время постепенно иссякает, идет всё медленнее... окружающий мир всё меньше значит для нас... - она опустила голову.
Её волосы рассыпались по его плечу. Айэт вздрогнул, ощутив их теплое прикосновение. Хьютай сидела рядом, такая же нагая, как и он сам. Он невольно покосился на неё, потом замер, чувствуя, как внезапный жар заливает щеки и течет вниз по предплечьям и бедрам. Его ладони всё ещё помнили каждый дюйм этого великолепного теплого тела, а язык хранил солоноватый вкус темных сосков. Странное напряжение, возникшее между ними с самого начала, исчезло - теперь они знали друг друга.
......................................................................................
Потом, когда они ели, мылись, считали друг у друга многочисленные ссадины, не было сказано ни слова. Наконец, Айэт натянул свою белую тунику и застегнул серебряный поясок. Хьютай, прощаясь, погладила его по плечу. Айэт улыбнулся в ответ и пошел к себе. Едва за ним закрылась дверь, он растянулся на своей старомодной постели, и мирно заснул, обнимая подушку. Во сне он улыбался, - впервые за два последних года.
......................................................................................
Время шло. И, хотя оно шло мучительно медленно, настал последний, 1083-й день их бесконечного полета.
Он совершенно ничем не отличался от прежних. Анмай проснулся от очередного удара боли при очередном переходе "Укавэйры". Правду говоря, проснувшись он сразу потерял сознание, и лишь через несколько минут пришел в себя. Опомнившись, он с трудом поднялся, - несмотря на всё, он не мог сказать, что терять сознание по десять раз в день было для него обычным делом. За эти три года он настолько вымотался, что уже с трудом мог представить себе какую-то иную жизнь. Лишь во снах она приходила к нему с пугающей реальностью.
Сегодня Анмай вспомнил, что ему исполниться тридцать пять лет, - даже для его дикого Уарка это был возраст начала зрелости. Он же чувствовал, что его жизнь уже подошла к концу, и будущего не будет, - по крайней мере, такого, которое он сможет понять. А будущее, приходившее к нему во снах, наяву он просто не мог представить, - словно, засыпая, он становился совершенно другим существом. Или даже не существом, а...
Анмай яростно потряс головой и потянулся. Хьютай ещё спала, нагишом, как и он, раскинувшись от жары. Её ровно подстриженные, - им самим, - волосы едва доставали ей до плеч. В густой черной гриве не менее густо светилось серебро. Впрочем, это выглядело даже красиво.
Он старался не думать о том, что сегодня ему исполнилось столько же лет, сколько было Уэрке в день его смерти. Ему казалось, что когда их возраст сравняется, произойдет нечто ужасное. Всерьёз он в это не верил, но всё же... Размышления об этой чуши позволяли не думать о двух действительно страшных вещах, - о том, что произойдет в конце их пути, который рано или поздно, но неизбежно настанет, и о том, что происходит с ним самим. Он сомневался, что даже "Укавэйра" сможет найти Звезду, выход в Бесконечность. И даже если да, то смогут ли они пойти за ней?
Анмай просто не мог понять предлагаемых ею для этого способов, - он настолько отупел от бесконечных мучений, что даже не надеялся на их конец. Вдобавок, его терзало подозрение, что во всех этих способах нет вовсе никакого смысла. Он с ужасом чувствовал, что эта догадка опасно близка к истине. Почему? Он не мог объяснить. Наверное, это взялось из его снов. Он думал, - более того, был уверен, - что только он сам сможет выйти в Бесконечность, - и то, если создавший их мир оставил им такую возможность. И даже если выход есть, - как они его найдут? А если найдут, - как поймут, чем его надо открыть? И - что потом?
На все эти вопросы у него не могло быть ответов. А что творится с ним самим? Он менялся, - но не внешне, конечно. Раньше он никогда не думал, что вся его жизнь однажды покажется ему сном, который очень скоро кончится, - навеки, потому что он, наконец, проснется... или уснет тем сном, от которого не будет пробуждения.
А что, если в конце их пути не окажется ничего, - ни смерти, ни освобождения, ни даже возможности вернуться? И они будут обречены странствовать по этим чуждым мирозданиям, - целую вечность, пока безвременье не примет их в свои безысходные объятия? Это порой казалось ему неизбежным и приводило в тоску. Он знал, что каждый день, каждый миг висит на грани смерти, - но тут он ничего не мог сделать, лишь вовсе не думать об этом. И ещё, их всех донимало одиночество, - донимало тем сильнее, чем сильнее они пытались бороться с ним.
К чему эти тщетные усилия? Всё равно, полной меры этого одиночества они не могли представить, как не могли представить отделившего их от родины расстояния, - доступные им величины просто не могли его отразить. Да и существовала ли она ещё, их родная Вселенная? Впрочем, раз они не могли в неё вернуться, этот вопрос не имел вовсе никакого смысла...
Анмай потянулся, и вышел в общее помещение, - совершенно пустое, и с мертвыми слепыми экранами. Все экраны на "Товии" давно перестали даже мерцать, - впрочем, они и раньше не показывали ничего, привычного глазу. Взглянув на пыльную плиту, он внезапно разозлился.
Он знал, что должен исследовать и понимать те невообразимые миры, сквозь которые они проносились. А вместо этого он боялся их, бежал от них, хватал каждый новый день, как последний, как утопающий хватает воздух. Всю жизнь он стремился понять как можно больше, знать даже то, чего никто знать не должен. И вот, это стремление завело его в Путешествие Вверх - затею, безумнее которой нельзя было помыслить. Вокруг них были миры, невообразимые, не виденные ещё никем, миры, которые никто не мог даже представить, - и что же? Он страшился их, не хотел смотреть и слушать, и всё чаще стремился лишь к одному, - искать спасения в любви, занимаясь ей в исступлении, даже через силу, пока не проваливался в каменно-тяжелый сон. Он понимал, что так и должно быть, что им - и никому, - не следует здесь находиться, что они углубились в запретные для всех бездны, и давно должны умереть.