Я высказал Нордену сожаление по поводу слепого презрения, в котором мир держит оккультизм, но никогда не исследовал эту тему очень глубоко. Я был доволен быть простым зрителем, позволяя моему парящему воображению отдаться на волю множества течений в этой темной реке; скользить по поверхности было достаточным для меня — редко я решался погружаться в пучины. Как поэт и мечтатель, я был достаточно осторожен, чтобы не потерять себя в темных омутах, где я развлекался — всегда можно было выйти, чтобы найти тишину, голубое небо и мир, который не думал обо всех этих реальностях.
С Норденом все было по-другому. Он уже начал сомневаться, говорил он мне. Это был не легкий путь; там существовали жуткие опасности, скрывающиеся на протяжении всего пути, часто происходило так, что путник не знал о них, пока не становилось слишком поздно. Земляне прошли не очень далеко по пути эволюции, были еще очень молоды как раса, у них отсутствовали необходимые знания, не говоря о тех немногих из их числа, которые стремились пройти через все неизведанные дороги. Он говорил о посланниках извне и делал ссылки на непонятные отрывки из «Некрономикона» и «Песни Йсте». Он говорил об инопланетных существах, нечеловеческих сущностях, которые невозможно измерить любыми человеческими мерками, с которыми нет возможности продуктивно бороться.
Дурин появился примерно в это время. Он вошел в класс однажды во время лекции; некоторое время спустя доктор Хельд представил его как нового члена класса, прибывшего из-за рубежа. Было что-то такое в Дурине, что сразу вызвало мой интерес. Я не смог определить какой он расы или национальности — он был очень близок к понятию — красив, каждое его движение было наполнено грацией и ритмом. Тем не менее, ни в коей мере он не мог считаться женственным, он был, если одним словом, — прекрасен.
То, что большинство из нас старалось его избегать, не смутило его, вовсе нет. С моей стороны, он не казался искренним, но со стороны других это было, вероятно, вследствие полного отсутствия каких-либо эмоций. Был случай, например, в лаборатории, когда пробирка ворвалась у его лица, несколько осколков глубоко вошли в кожу. Он не показал ни малейших признаков дискомфорта, отмахнулся от всех проявлений заботливости со стороны некоторых из девушек и продолжил заниматься своим экспериментом, как только медик закончил с ним.
Заключительный акт начался, когда мы начали иметь дело с гипнозом, в один прекрасный день после полудня, и обсуждали практические возможности субъекта, наблюдая за экспериментами Рейна и других. Колби представил самый оригинальный аргумент против этого, высмеивая объединение экспериментов по передаче мыслей или телепатии с гипнозом, и пришел к окончательному выводу, что гипнотизм (вне механических средств индукции) невозможен.
Именно в этот момент заговорил Дурин. То, что он сказал, я не могу сейчас вспомнить, но это закончилось прямым вызовом Дурину доказать свои утверждения. Норден ничего не сказал в ходе этой дискуссии, он выглядел несколько бледным, и как я заметил, пытался подать предупреждающий сигнал Колби. Мое мнение сейчас в том, что Дурин планировал этот вызов, тогда же это показалось достаточно спонтанным решением.
Здесь были все мы пятеро, кто был у Нордена в ту ночь: Гранвиль, Чалмерс, Колби, Норден и я. Норден бесконечно курил сигареты, грыз ногти и бормотал что-то себе под нос. Я подозревал, что нечто неправильное происходит, но что именно не мог понять. Затем Дурин подошел и разговор на рассматриваемую тему закончился.
Колби повторил свой вызов, призывая других в качестве свидетелей, чтобы застраховать себя от обмана. Ни зеркала, ни фары, ни какие-либо другие механические средства, вводящие в гипноз, не разрешались. Все должно быть целиком основано на воле. Дурин кивнул, шагнул в тень, затем повернулся, направив свой взор на Колби.
Мы наблюдали, ожидая, что он начнет делать движения руками и произносить команды: он не сделал этого. Он устремил свой взор на Колби и тот застыл, словно пораженный молнией, а затем, глядя широко раскрытыми глазами в пустоту перед собой, он медленно поднялся и замер на узкой полосе черного цвета, которая бежала по диагонали через центр ковра.
Мой разум поднял воспоминания о дне, когда я застал Нордена в процессе уничтожения каких-то бумаг и устройства, — последнее было построено при той помощи, какую я был в состоянии оказать, в течение нескольких месяцев. Его глаза были полны ужаса, и я смог разглядеть в них сомнение. Вскоре после этого события, Дурин изменил свой внешний вид: была ли здесь связь, задавался я вопросом?