Комната профессора оказалась пустой. На полу валялись осколки химической посуды, над которыми клубилось легкое облачко пара или дыма.
Нигде не было видно господина Вольмюта, хотя из его трубки, лежащей на столе, к потолку поднималась тонкая струйка дыма.
Внезапно фрау Моншмайер охватило тревожное чувство; ей показалось, что рядом с ней находится нечто необычное и опасное. Она обернулась. Стены перед ней не оказалось; ее место занимало облако молочно-белого тумана, из которого выглядывало лицо. Но это было такое жуткое лицо, что… Только ад мог бы соединить в одно целое столько свирепости, ярости и ужаса.
Хозяйка размахнулась и нанесла точный удар кочергой. Чудовищное видение исчезло.
У ректора Лооба сохранилась кочерга, послужившая оружием для нашей мужественной фрау Моншмайер. Она была скручена самым невероятным образом, так что больше всего напоминала штопор.
Никто и никогда больше не видел господина Вольмюта.
В ходе последовавшего за описанными выше событиями расследования члены магистрата и их помощники, осматривавшие комнату профессора, испытали сильную тошноту, за которой последовала необъяснимая полная потеря сил. Тем не менее, все пострадавшие быстро пришли в себя за исключением доктора Бунда, у которого врачи обнаружили следы ожогов и который на длительное время потерял зрение.
По совету ректора Лооба коммунальная магистратура Хольцмюде решила сохранить эту невероятную историю в тайне, насколько это представлялось возможным. К сожалению, у Франца Беншнейдера появилась нехорошая привычка искать ссоры с торговцами-евреями. Он не единожды основательно избивал некоторых из них, как только напивался до соответствующего состояния. А когда Беншнейдер был пьян, он не умел держать язык за зубами — если бы он не пил, то вряд ли мы узнали когда-нибудь о случившемся.
Жан Рэй
«МАЙНЦСКИЙ ПСАЛТЫРЬ»
Жан Рэй. «Le Psautier de Mayence», 1930.
Последние слова людей, собирающихся свести счеты с жизнью, обычно не отличаются большим красноречием. В стремлении рассказать как можно больше о своей жизни, они подвергают свой монолог строжайшему редактированию…
Так вот, в рубке рыболовецкого суденышка «Северный капер» умирал Баллистер.
Напрасно окружающие пытались преградить путь уходившей из тела жизни. У Баллистера не было лихорадки, его речь текла быстро и гладко. Казалось, что он не замечает ни белья в красных пятнах, ни кюветы с окровавленными бинтами; его взгляд оставался устремленным на далекие опасные видения. Рейнес, радиотелеграфист, вел записи.
Все знают, что он использует любую свободную минуту, чтобы строчить рассказы или эссе для эфемерных литературных журналов; стоит какому-нибудь из них вылупиться на свет в одном из офисов на Патерностер Роу, как, можете не сомневаться, среди фамилий его сотрудников вы обязательно встретите имя Арчибальда Рейнеса.
Поэтому, не удивляйтесь несколько своеобразному стилю изложения финального монолога смертельно раненного моряка. Вся вина за это должна быть возложена только на Рейнеса, никому не известного литератора-неудачника, — именно он записал последние слова Баллистера. Но я торжественно подтверждаю, что содержащиеся в записанной истории факты полностью соответствуют тому, что было рассказано умирающим в присутствии четырех членов экипажа «Северного капера» — капитана Бенжамина Кормона, вашего покорного слуги, помощника капитана и главного рыболовного мастера Джона Коперланда, механика Эфраима Рози и уже упомянутого выше Арчибальда Рейнеса.
— Я встретил школьного учителя в таверне «Веселое сердце»; здесь мы обговорили дело и здесь он передал мне свои инструкции.
«Веселое сердце» — это скорее кабачок лодочников, чем таверна настоящих моряков. Его убогий фасад отражается в стоячей воде последнего тупика ливерпульских доков, где причаливают шаланды каботажного плавания.
Я внимательно рассмотрел хорошо вычерченный план небольшой шхуны.
— Это почти яхта, — сказал я, — которая в состоянии идти чуть ли не против ветра, а ее корма, имеющая достаточную ширину, позволяет успешно маневрировать при встречном ветре.
— На шхуне также установлен дополнительный двигатель.
Я презрительно поморщился, так как всегда предпочитал из спортивного интереса и любви к морю ходить исключительно под парусами.