Его пронзительный взгляд остановился на расплющенных телах, отразив глубочайшее удивление; затем землистый оттенок покрыл его обычно такое розовое лицо.
— Фриар, — с нервным смешком обратился к нему Желлевин, — ты повидал немало трупов в своей жизни. Тем не менее ты бледнеешь, словно юная камеристка, увидевшая дохлую мышь.
— Ну уж нет, — глухо отозвался моряк, — дело совсем не в моих нервах… Там, наверху, находится нечто очень плохое. Там… Ваша Светлость, скорее! Стреляйте в расселину! — внезапно закричал он. — Туда, туда, скорее же!
Желлевин в ярости обернулся.
— Замолчи, Тукк! Я запретил тебе наклеивать на меня этот дурацкий ярлык!
Фриар ничего не ответил, а только молча покачал головой.
— Слишком поздно мы спохватились, это уже исчезло, — пробормотал он про себя.
— Что именно? — спросил я.
— Ну, то, что скрывалось в расселине, — прикинувшись простачком, ответил моряк.
— И что же это было?
Фриар Тукк бросил на меня взгляд исподлобья.
— Не знаю. И вообще, этого уже нет.
Я не стал расспрашивать его дальше. Меня отвлекли два пронзительных свистка, раздавшихся на скалах над нашими головами; затем чья-то тень замелькала на фоне узкой полоски неба, видневшейся в расселине. Желлевин снова поднял ружье, но я оттолкнул его.
— Осторожнее, какого дьявола!
По петлявшей по расселине незаметной снизу тропинке с вершины скалы на пляж спускался школьный учитель.
Я отвел школьному учителю удобную каюту на корме судна; для меня же пришлось переоборудовать смежный отсек, превратившийся в комфортабельную каюту с двумя койками.
С момента своего появления на борту судна школьный учитель заперся в свой каюте и занялся просмотром огромной груды книг; один-два раза в день он поднимался на палубу, требовал секстант и тщательно определял наше положение.
Мы двигались на северо-запад.
— Это курс на Исландию, — как-то сказал я Желлевину. Он внимательно посмотрел на морскую карту, потом нацарапал на бумаге показания компаса и еще какие-то цифры.
— Не совсем. Скорее, мы направляемся в Гренландию.
— Ба! — пожал я плечами. — Одно стоит другого.
С необычной для него беззаботностью он согласился со мной.
Мы покинули Биг-Той в прекрасный солнечный день, оставив за спиной горы Росса, греющие в лучах солнца свой бугристый хребет.
В первый же день мы повстречали судно с Гебридских островов с экипажем отвратительных плоскорожих типов — для жителей Гебрид почему-то характерно неприятно плоское лицо. Мы старательно окатили отборнейшей руганью этих уродов, не пожалев на это дело своих глоток.
К вечеру на горизонте вырисовался силуэт какого-то двухмачтового судна, шедшего под всеми парусами.
На следующий день поднялась большая волна; в середине дня мы увидели с триборда под ветром датский пароход, отчаянно боровшийся с волнением. Он был окутан таким густым облаком дыма из своей трубы, что мы даже не смогли разобрать его название.
Это было последнее судно, встреченное нами.
Правда, на заре третьего дня плавания мы увидели на юге два дыма; Уолкер сообщил нам, что это авизо британского флота. И это было все.
В тот же день до нас донеслись издалека звуки, издаваемые косаткой при дыхании. Эти низкие вибрации были последним проявлением жизни в водах вокруг нашего судна.
Вечером школьный учитель пригласил меня в свою каюту и предложил пропустить стаканчик-другой.
Сам он даже не пригубил спиртное; это был далеко не тот разговорчивый собутыльник, каким я помнил его по кабачку «Веселое сердце». Тем не менее он оставался умным собеседником и воспитанным человеком, потому что ни на минуту не оставлял мой стакан пустым. И все время, пока я опустошал один стакан за другим, он не отрывал взгляда от книжных страниц.
Я должен признаться, что у меня сохранились довольно смутные воспоминания об этих днях. Жизнь на борту текла крайне монотонно; тем не менее мне иногда казалось, что матросы чем-то озабочены. Возможно, это было связано с несколько неожиданным для всех нас незначительным происшествием, случившимся однажды вечером.
Мы все сразу, практически одновременно, испытали приступ сильнейшей рвоты. Тюрнип закричал, что нас отравили.
Я строго приказал замолчать.
Надо признать, что наше недомогание быстро прошло; резко сменившийся ветер заставил команду выполнить сложный маневр. За работой мы быстро забыли о своем плохом самочувствии.
Наступило утро восьмого дня плавания.