По тому, как его черный плащ, а может быть, сутана — трудно было определить в лучах вечернего солнца, тем более что глаза щипало от морской воды, все еще текшей по лбу с мокрых волос, — но по тому, как это просторное одеяние ложилось на плоский камень, где он сидел на расстоянии вытянутой руки от моих пожитков, я сначала принял его за священника из местной греческой православной церкви. Подойдя ближе, я убедился, что ошибаюсь — передо мной был не священник, а просто какой-то местный житель, эксцентричный, а то и вовсе выживший из ума старик.
— Приветствую! — заговорил я, взял полотенце и, снова отступив назад, стал вытираться.
Кивнув большой головой, он ответил любезно, но на удивление странно звучащим, гортанным, бесстрастным голосом:
— Доброго вечера и вам, сэр.
И в то же мгновение словно что-то внезапно изменилось. Что-то такое слышалось в этом голосе… в общем, приятной атмосферы, которой я только что наслаждался, вдруг как не бывало. Того, что было — чем бы это ни было, — теперь не стало. Я почувствовал холодок внутри, кажется, даже задрожал и подумал: возможно ли, чтобы кто-либо одним своим присутствием и голосом мог так на меня воздействовать?
Я продолжал пятиться и наткнулся ногой на другой плоский камень, размером поменьше. Я резко сел, почти упал, на камень и оказался лицом к лицу с незнакомцем. Повинуясь внезапной тревоге, я бросил на песок ласты, маску и трубку, а ружье прислонил к камню поближе к себе.
Поводов для беспокойства у меня было немало. Прежде всего я вспомнил слова таксиста: что не стоит оставаться здесь поздно вечером, что этот маленький залив странный, что сюда может наведываться какой-то чужой народ.
Вначале я подумал: но разве большинство отдыхающих в пансионате, включая британцев, не являются здесь в какой-то степени чужаками? А сейчас пришла другая мысль. О! Но ведь могут быть чужие как иностранцы, а могут быть чужие в значении иноземцы, пришельцы или просто странные и непонятные люди.
Отвечая на возможный вопрос, скажу, что у моей явной нервозности имелись и другие причины.
Например, запах, которому я не придал значения сначала, странный запах, явно усиливавшийся в непосредственной близи от незнакомца. Он стал более чем заметен — я даже мог бы назвать его настойчивым, — когда я подошел, чтобы взять полотенце: запах высохших водорослей в полосе прибоя во время отлива… запах океана, в котором есть приливы и отливы, вот что это было.
Беспокойство вызывал и облик этого человека, весьма странный. Тело под струящимся, полностью его окутавшим плащом (сутаной? мантией? неважно) казалось тучным, даже жирным и давно немытым, — впрочем, такое впечатление, вероятно, возникало из-за запаха. Что же до его лица…
Но лицо было скрыто в тени просторного капюшона, имевшегося сверху на плаще, этом темном одеянии, которое как будто отливало фиолетовым в лучах постепенно слабеющего света. Но хотя я из элементарного приличия — так сказать, учитывая, что бедняга может испытывать неловкость, сознавая, насколько уродливы и нелепы его черты, — не решился рассматривать его слишком пристально или слишком долго, все же я успел увидеть довольно, и лицо его показалось мне поразительным. К собственному смущению, я чувствовал, что меня так и тянет смотреть на него.
— Кажется, я потревожил вас, — заметил он своим надтреснутым, квакающим голосом. — Вы не ожидали, что столкнетесь здесь со мной. Что ж, приношу извинения за свое… присутствие. Однако это место — можно даже сказать, место уединения — я люблю порой посещать. Так что, хотя вам кажется, что это я, хм, нарушил ваше уединение, можно сказать, что и вы нарушили мое.
Прежде чем я успел ответить — возразить ли, принести ли извинения, но в любом случае, прежде чем я успел подобрать нужные слова, — он повел плечами, так что по его плащу пошла мелкая рябь, отчего складки на миг вспыхнули пурпуром, и продолжал:
— Но ничего страшного, совсем скоро я отбуду. Жаль, в сущности…
— Жаль?
(Того, что он скоро отправится в путь? Не из-за того же, что я здесь сижу!)
Но сказанное им походило на правду: это заброшенное, унылое место казалось очень уединенным — для меня, как и для него, — однако теперь его настроение пропало, ушла особая атмосфера, ушел, если хотите, его genius loci, гений места, — и, как ни странно, теперь это место казалось мне более принадлежащим ему, чем мне.
— О да! — Он кивнул, как мне показалось, сердито (хотя выражение лица в тени накидки было трудно различить) и поерзал под складчатым плащом, как бы от неловкости, возбуждения или разочарования. — Очень жаль, потому что я-то надеялся воспользоваться случаем и насладиться беседой, пусть краткой. Вы, я вижу, англичанин и, осмелюсь предположить, весьма образованный? За прошедшие десятилетия мне крайне редко доводилось вступать в общение с людьми хотя бы мало-мальски грамотными. С людьми, более, чем прочие, способными понять и подивиться жизни — существованию — таких, как я: ее происхождению, различным стадиям мутаций и эволюции, приведших… приведших к зарождению подобных мне. И ее тайнам, разумеется.