Позволю себе крохотное отступление: как человеку большой эрудиции, вам, я уверен, известно происхождение слова «протей». Разумеется, от Протея — греческого морского божества, способного принимать различные облики, какие только захочет. Ах, эти поразительные греки и их еще более поразительная мифология! Но какое же морское божество они имели в виду на самом деле, а? Филистимлянского морского бога Дагона, возможно? Или кого-то еще более древнего? Ведь и им, как римлянам, приходилось волей-неволей принимать так называемых богов других народов и цивилизаций. А может быть, Протей был наделен даже еще большей властью: что, если ему поклонялся и сам Дагон? Да и действительно ли он был таким изменчивым и многоликим, что даже имя его стало нарицательным? Или его дар был в другом — хотя и касался изменений, — что если то был дар видеть изменения в других?
Однако я должен излагать историю в том виде, в каком сам — э-э-э — слышал ее, и не слишком забегать вперед. Возвращаясь к выздоровлению моего героя, повторю, что протекало оно очень медленно и это — учитывая постоянный уход, необычные процедуры и особенные заморские снадобья, которыми лечил его рыбак (а точнее, жена рыбака) — было необъяснимо. Ведь после того как он тонул, был спасен и поднят на борт рыбачьей лодки (об этом он почти ничего не помнил), никаких ужасных ранений или болезней у молодого человека не было обнаружено. Придя в себя, он выглядел совершенно целым, разве что ослабел от долгого бездействия, но во всех отношениях был, как говорится, здоров, как бык.
К чему же тогда были все непрестанные заботы смуглой леди? И почему за все это время его ни разу не показали настоящему, квалифицированному врачу? Но хотя он и несколько раз решался задавать такие вопросы, однако удовлетворительного ответа ему не давали — по крайней мере, в течение довольно долгого срока…
Впрочем, прошло еще не так уж много времени, и начали проявляться кое-какие изменения. Вот тогда-то, наконец, его сиделка, смуглая хозяйка дома стала более разговорчивой.
Прежде она не хотела пугать или шокировать его, объяснила женщина, но теперь он находится — как бы выразиться? — в состоянии изменения, и теперь она видит, что пришла пора ему узнать правду вот о чем: ему лгали, будто он чуть не утонул во время страшного шторма. В действительности он как раз именно утонул, одним словом, умер. Правда, ненадолго, так как ее мужчины выудили его из бушующего моря. Так что сначала все ее усилия были направлены на то, чтобы оживить его… И она буквально вернула его к жизни!
Конечно, ему было трудно в это поверить. Юноша ведь был человеком ученым, пусть даже в основном теоретически, но метафизика никак не укладывалась в его картину мира! С другой стороны, однако, те изменения, о которых я упомянул — едва заметные и куда более заметные изменения его физического состояния, — говорили сами за себя, вынуждая поверить в невероятное. В самом деле, если только он не сходил с ума, эти изменения казались невозможными и все же были реальны!
Оказалось, однако, что смуглой хозяюшке, потомку обитателей далеких морей, под силу объяснить по крайней мере некоторые из этих трансформаций: это знание или способность к пониманию она получила от своих предков. Это было у нее в крови, в самых генах — замечу, не целиком человеческих! Вот почему ее сын имел такой странный облик, хотя все же мог сойти и сходил за человека, хотя бы уродливого и недоразвитого! Так вот странности, которые герой моего рассказа замечал у мальчика, отчасти, хотя и совсем немного, походили на те изменения, что происходили сейчас с ним самим!
Облик несуразного юнца наводил на мысли об атавизме, демонстрирующем черты более примитивных и малоразвитых организмов. Да, регресс, откат… но к чему? Не к тем ли чудовищным, чуждым существам, изображенным на диске, который я дал вам? Ведь диск этот есть не что иное, как одно из нескольких подобных украшений, вверенных позже смуглой леди нашему поверженному в ужас и отчаяние герою!..
Ужасно, да: такой эпитет точнее всего характеризует эту невероятную, поистине невообразимую историю.
Взволнованный рассказчик прервался, чтобы сделать несколько шумных, с сопением и присвистом, вдохов, и я не мог не отметить, как он возбужден: он так и колыхался всем телом, ходил ходуном, будто огромная порция недавно застывшего желе. Пока я пытался успокоить и немного привести в порядок собственные мысли, он снова заговорил: