— Слушай, а сколько тебе платят за эту дорогу… в нижний мир? — спросил я.
— Нормально платят, хорошо.
— Скажи, сколько? Я тебе заплачу больше, если ты для меня кое-что сделаешь.
— За всю работу — десять тысяч, за четыре дня.
— Я тебе пятнадцать заплачу… Нет, двадцать. Если ты меня отсюда вывезешь.
— Э, опасное дело предлагаешь… Мне сказали, в эту комнату вообще не заходить.
— Понимаешь, они все сговорились… Жену подменили… Что-то хотят со мной сделать. Что-то очень плохое, я это чувствую.
Шаман кивнул:
— Это я понимаю. Злых людей здесь много. У меня есть индивидуальные консультации. И все обращаются с такими вопросами, что ужас, ужас, ужас.
— Какие вопросы?
Шаман отмахнулся: не буду, мол, рассказывать. Не к чему.
— Так ты мне поможешь? Я вообще-то хозяин всего этого дома, так что деньги у меня есть.
— А ты сам что не уедешь?
— Болею. Даже двигаться толком не могу.
— Так тебе в больницу надо, однако.
Они меня здесь для чего-то держат. В больницу не везут. И ни телефона тебе, ни интернета.
Шаман задумался. Потом ответил:
— Сейчас мне уходить пора, скоро остальные придут, хозяева. Полежи пока, а я обо всём подумаю.
И ушел, позвякивая металлическими штучками на пальтеце. Ненавистные мантры продолжали пиликать из колоночек.
10
В обед пришла лже-Сесилия, тварь долбанная, чтоб ей пусто было, пропади она пропадом:
— Доктор Сингари сегодня занят, он доверил мне укольчики. Он такой милый, правда? Он говорил, что он из касты брахманов. А это у них в Индии много значит…
Я мрачно посмотрел на неё: ставь, давай. Она и начала ставить уколы (поясница, два под лопатки) и одновременно щебетать какие-то глупости. Как мы замечательно заживём скоро и всё такое, и какой прекрасный ремонт она здесь задумала, и какие прекрасные отношения у неё установились с миссис Шандорзоннен. Миссис Шандорзоннен такая милая, она рассказала чудесный рецепт древнего венгерского пирога. Или австрийского. Она, на самом деле, княгиня. То есть её муж князь, самый настоящий венгерский князь. Они уехали, спасаясь от коммунистов, а здесь в Плимуте завели кое-какую торговлю антиквариатом. Они ведь аристократы, и очень хорошо разбираются в антиквариате.
Я хотел спросить у нее о многом. Что они со мной собрались делать дальше? Где моя настоящая жена? Что привезли в подвал и зачем открывают дорогу в какой-то «нижний мир»?
Но я понял, что все эти вопросы будут бесполезны, ответа на них не будет никакого, и я промолчал. Лже-Сесилия сделала свои дела, поулыбалась миленько, потрясла своим рыжеватым каре и ушла. Я снова остался один, вместе с ужасной музыкой, которая пела непрерывно что-то вроде «цхали цхунх итарэ тарэ мунгх». Примерно через полчаса дверь распахнулась и вошла Сесилия. Настоящая Сесилия, со своей огромной косой.
— Сесилия? Это ты? — я даже привстал на кровати, несмотря на невыносимую боль.
— У нас очень мало времени, а мне так много нужно тебе рассказать. Хотя я толком и не знаю ничего…
И она заплакала.
— Мне так жаль тебя. Но отцу на операцию срочно были нужны деньги, ты ведь знаешь. Сто тысяч, они мне дали их под видом благотворительного пожертвования.
— И что ты должна была за эти сто тысяч сделать?
— Просто исчезнуть навсегда… И рассказать про тебя кое-какие подробности этой девушке.
— Как ты могла? Я думал, ты меня любишь. А ты?…
— Я любила, но у меня выхода не было.
— Как не было? Продали бы немного тёткиной рухляди, и набрали бы на операцию.
— Так надо ведь срочно было. Он бы умер…
Я помолчал, не зная, что сказать. Потом заговорил быстро:
— Ты хоть понимаешь, что они со мной тут творят? Как в Бухенвальде каком-то. Мучают, общаться ни с кем не дают…
— Они мне сказали, что это все для твоего же блага. Что тебя выращивали уже двести лет, что ты конечный итог. И потом не пожалеешь, будешь сверхчеловеком. Осталось пройти нужную подготовку.
— Сверхчеловеком?! Ты что, издеваешься? Какой сверхчеловек? Жалкое больное существо…
— Сказали, неделю или две будут готовить, а потом ты станешь великим человеком. Таких ещё не было в истории.
Мне вспомнились жалкие лавкрафтовские вырожденцы: их ведь тоже для величия выращивали! Скрещивали глубинную нечисть с людьми, но получались лишь негодные ни на что ублюдки. Упадническая мерзость.
— Помоги мне… Мне отсюда выбраться надо, хоть куда.
— Не могу, — заплакала она. — Они меня убьют. Я и так рискую — пришла сюда, а в каждую минуту может появиться кто-нибудь из них. Ты меня прости, за все прости.