На следующий день она встала как ни в чем не бывало.
Уже умывшись и сделав запись о своем вчерашнем падении в меджурнал, Саша вдруг поняла, что не зажигала лампы, потому что отлично видела в полумраке и так.
Каюта была пуста, больные выписались, пока она спала. Саша подержала в руках графин с лауданумом, но его совсем не хотелось, в голове было ясно и спокойно.
Она проведала Жоржа, и тот спросил, как она умудрилась чуть не погибнуть. Недослушав, перебил и стал рассказывать, как его не ценили, но, когда он вернется героем, все изменится.
— Все уже изменилось, — сказала Саша.
— Что-что? Слушай, что-то в твоем лице иначе стало, я не могу понять что…
Саша пожала плечами. Сняла его руки со своих плеч, когда он потянулся целоваться. Поднялась и ушла.
Команда разбила наросший за ночь в полынье лед, и днем охотникам повезло: на трещотку откликнулась молодая моржиха, толстая, цвета чая с молоком. Ненцы зацепили ее гарпунами, а штурман расстрелял из винтовки. Моржиха умирала, ужасно хрюкая. Саша смотрела с палубы. Потом потрогала языком зубы — два верхних шатались, десна сильно распухла.
Саша обернулась одеялом — шубка сохла, — взяла со стола стакан, спустилась к охотникам, которые уже резали среди складок кожи на шее моржихи яремную жилу, чтобы пустить кровь. Моржиха вдруг еще раз дернулась и захрипела. Саша подставила стакан под темно-красную хлынувшую струю. Поднесла к губам, отхлебнула. Было ужасно невкусно, но она сказала себе, что хочет жить.
Тайбарей вдруг взял Сашу за подбородок, поднял и заглянул ей в лицо. Отшатнулся, качая головой.
— Что? — спросила она с испугом. — Что, Иван Енсугович?
— Глаза. Глаза, барышня…
Саша вернулась в каюту, подошла к зеркалу с лампой и чуть ее не уронила.
Ее прозрачные светло-ореховые глаза стали абсолютно черными.
На следующее утро поднялась паника — пропал один из механиков, тот самый молоденький Яков, которого Саше было так жалко. Спать он ложился, как обычно, в каюте с пятью товарищами, кто-то сквозь сон слышал, как Яков выходил до ветру, но поутру кровать оказалась пуста. Искали весь день, даже когда начался буран. Следов не было: ни отпечатка ноги, ни капли крови — ничего. А ночью выли собаки и что-то большое снова прикасалось к кораблю снизу.
Саша проснулась, выглянула в коридор. Там стоял Ваня Тайбарей с керосиновой лампой в руках и пристально смотрел на ее дверь.
— Что, Иван Енсугович? — спросила Саша, дрожа.
Ненец поднял лампу, чтобы заглянуть в ее изменившиеся глаза.
— Плохо, барышня, — тихо и мрачно сказал он. — Но ты спи.
— Нет! — говорил Богданов, который наконец стал подниматься и потихоньку выходить из каюты. — Это трусость и мятеж, матрос Тайбарей! Еще раз услышу, что кто-то хотя бы заговаривает о возвращении, — приму дисциплинарные меры.
Он вышел с Сашей на палубу, долго говорил о том, что Арктика любит только смельчаков. Часть из них убивает, да. Но тем сильнее любит остальных. А механик — ну не выдержал мальчишка. Забрел ночью далеко, да и свалился, вмерз в лед.
Ночью ненцы ушли, взяв нарты, упряжку собак и самый минимум припасов. След был хорошо виден и вел на юг.
Богданов от безвыходной ярости снова слег. Саша напоила его лауданумом, чтоб поспал, а то еще удар хватит.
Под дверью утром она нашла записку от Тайбарея.
«Ухади, баршня, — было написано большими корявыми буквами, карандашом. — А то все умрт от тбя».
На следующий день двое матросов зарезали Максима Соленого и пили его кровь из чайных чашек. После этого один удавился на простыне, второй нырнул в полынью, снова возникшую у корабля. Саша смотрела на окровавленный снег, на красный лед на палубе, на сложенные у борта тела, прикрытые одеялами.
Она чувствовала, как что-то смотрит из ее глаз с холодным и злым любопытством.
«Все умрут от меня», — подумала она.
Саша надела шубку. Зачем-то очень тщательно закрыла за собой дверь.
«Ночь, — думала Саша, скользя по льду. — Вечная ночь. Лед. Нет жизни. Зачем я здесь?»
Она чувствовала существо внизу, ощущала его взгляд сквозь двухметровый слой льда.
— Саша! — крикнул с палубы Богданов. — Ты куда собралась?
Она обернулась — ее изменившиеся глаза видели в сумерках, какой он бледный, растерянный, как ему страшно сквозь всю его целеустремленность и браваду. Она пожалела его.
И прыгнула в воду.
1988
Льдов достигли на изломе июля, в три пополудни, под шквальным дождем, обрушившимся на атомоход с забитого сизым мазутом неба. На подходе к ледяной кромке дождь обернулся градом, дробью расстреливал каютный иллюминатор.