Последние ночи я спал плохо, мне снились крупные чёрные птицы со старушечьими голосами и острыми изогнутыми клювами. Теперь с птиц капало масло, и они орали, надрывая глотки, скрипучим голосом бабушки Мэй:
— Проклятый! Проклятый!
Я проснулся в поту, путаясь в длинной одежде. Оглядевшись в поисках Сатиндры, я обнаружил, что он, невзирая на поздний час, бодрствующий и исполненный напряжённого ожидания, сидит возле меня. Его глаза оказались настолько широко распахнуты, что я различал их белки в окружающей нас темноте.
Я проследил за его взглядом до деревни. Среди ранее пустующих хижин двигались огоньки. Я начал было что-то говорить Сатиндре, предлагая пойти потолковать с местными жителями, но он заставил меня замолчать, сильно сжав мою руку. Ещё никогда мне не доводилось видеть его таким, когда каждый нерв натянут до предела, поэтому я прикусил язык. Через некоторое время огоньки стали удаляться, и Сатиндра воззрился на меня.
Казалось, что глаза на его смуглом лице увеличились вдвое. Ночь выдалась до жути тихой, даже ветер не шевелил высокую траву.
— Не думаю, что это были люди, — прошептал он.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я, присаживаясь на корточки рядом с ним.
— Я видел их лица. Они выглядели неправильно. — Он решительно покачал головой.
— Что ты видел?
Сатиндра тяжело сглотнул, будто в его горле застряло что-то большое и неприятное на вкус. Глаза оставались прикованными к моему лицу.
— Дакини.
Дакини — древнее слово, обозначающее потустороннее существо: бога или демона.
— Нам пора уходить, — заторопился я.
Сатиндра, к моему ужасу, отрицательно замотал головой.
— Нет, — твёрдо сказал он. Его руки дрожали, но он встал, глядя мне прямо в глаза. — Вот зачем мы здесь, младший брат. Люди должны услышать дхарму. Гуру послал нас, чтобы освободить твой народ.
Я тоже вскочил на ноги. Сатиндра был выше меня на целую голову, поэтому я смотрел на него снизу вверх.
— Нет, брат Сатиндра! Гуру не в силах такое предвидеть! Мы не можем идти одни; это слишком опасно. Нам следует вернуться в монастырь…
Он прервал меня, крепко взяв за плечи и слегка встряхнув, словно впавшую в истерику женщину.
— Ты осмеливаешься подвергать сомнению способности просветлённого Гуру?
Сатиндра резко отпустил меня, и я отшатнулся.
Он отвернулся от меня и решительно зашагал в сторону деревни.
Я смотрел ему вслед, размышляя, что делать. Ночной воздух, казалось, ворвался в пространство, оставленное быстро удаляющимся Сатиндрой, окутав меня тёмной прохладной тишиной. И тут мои уши уловили гул, слабый, но настойчивый. Сначала я не мог его идентифицировать. Затем подумал, что это жужжание насекомых. Внезапно я понял, что слышу далёкие человеческие голоса, нараспев повторяющие некую фразу.
Я побежал за Сатиндрой.
Следы дакини были хорошо заметны; они не скрывали своего передвижения, и мы пошли за ними в глубину мрачного густого леса, где ветви деревьев и кустов цеплялись за одежду, а корни путались под ногами. Вскоре следы стали теряться в вездесущей темноте, но теперь мы слышали песнопения и неистовые звуки цитры.
Люди находились на краю поляны, где пели во мраке, не зажигая костров. Я не видел того, кто играет на цитре, но знал, что он где-то справа, так как именно оттуда доносилась неприятная, режущая слух музыка. Складывалось впечатление, что мелодия и песнопения не имеют ритма. Я пытался разобрать слова, однако по мере приближения всё яснее понимал, что те представляют собой бессмысленную тарабарщину, хотя собравшиеся повторяли их с превеликой убеждённостью.
В тусклом лунном свете мы узрели, что жители деревни в большинстве своём обнажены, хотя на некоторых ещё сохранялись клочья одежды. Люди стояли на коленях, обратив лица к центру поляны. Мне приходилось выглядывать из-за спины Сатиндры, чтобы видеть их — в густом лесу идти можно было только след в след, — но я заприметил, что некоторые в экстазе пустились в пляс под странную музыку. Шум стоял ужасный, и я заткнул уши, чтобы приглушить его. Я чувствовал растерянность и безысходность, будто завеса между здравомыслием и безумием могла быть прорвана этой комбинацией звуков.
От зловония у меня слезились глаза. Пахло тухлым мясом и кислым молоком, фекалиями и кровью. Я боролся с рвотными позывами.
Сатиндра столь резко остановился, что я налетел на него сзади. Я вцепился в его одежду, пытаясь заставить немного подвинуться, чтобы иметь возможность наблюдать за происходящим на поляне, но он застыл на месте. Привстав на цыпочки и ухватившись за его плечо, я смог взглянуть на людей, танцующих в лунном свете. На мгновение я с ужасающей ясностью увидел разбросанные по земле искривлённые тела, конечности которых приняли самые неестественные положения. Среди них были и крошечные ножки младенцев, и скрюченные артритом руки стариков. Нагие танцоры с выпученными глазами и перекошенными ртами двигались вокруг и прямо по неподвижным фигурам, казалось, не замечая этого.