— Потребуется целая жизнь, чтобы понять и познать… О да!.. — послышалось в ответ.
В этот не самый подходящий момент в дверь постучал Оскар.
— Тимос, пожалуйста, епископ хочет отужинать вместе с тобой и ждёт. Что мне доложить?
— Скажи ему… скажи, что я сейчас приду.
Твёрдо вознамерившись закрыть книгу, Тимос услышал всхлипывания.
Как жестоко ты поступаешь, бросая меня тут.
— Я должен. Епископ Проб — мой господин.
При этих словах вспыхнул фиолетовый свет; обложка плотно захлопнулась. Тимос повалился на кровать, настолько болезненным оказалось чувство утраты. Тем не менее, через несколько минут, придя в себя и приведя в порядок одежду, он направился на лоджию, где его ожидал епископ.
— Я боялся, что мне снова придётся трапезничать в одиночестве.
— Нет, Ваше Преосвященство. День выдался суматошным, и солнце жарит нещадно. Я ощутил потребность омыть тело, прежде чем к вам присоединиться.
— Хорошо. А с тобой всё в порядке? Ты выглядишь бледным.
— Просто устал, мой господин. Это не самое лёгкое задание из тех, что мне доводилось выполнять.
— Вижу. Может, хочешь, чтобы я заменил тебя кем- нибудь на пару дней?
— Нет… думаю, я сам должен довести дело до конца.
— Ладно. Но если завтра вечером ты будешь выглядеть таким же расстроенным, я перепоручу это Охриду.
— Я бы не стал. Он выглядит хуже меня… если можно в такое поверить. Давайте выпьем немного прохладного критского вина.
— Оно должно помочь.
Ужин прошёл более или менее нормально. Проб хотел получить подробный отчёт о проделанных действиях. Поначалу Тимос не хотел описывать, как тексты кричали и проклинали. Однако, как и всегда, из него постепенно выуживали информацию. Епископ, сложив руки на пухлом животике, обладал удивительным умением ухватиться за какой-либо странный аспект и, ловко используя его, подтягивать к нему один факт за другим, пока не складывалась полная картина.
— Звучит ужасно. Пожалуй, мне стоит отправить солдатам бочонок хорошего вина… что скажешь?
— Скажу, что мальчишки будут благодарны. Хотя, судя по всему, единственное, что могло бы заставить их чувствовать себя лучше, — это собственные матери.
— Бедные ребята, они действительно слишком молоды, не так ли?
Тимос пожал плечами.
— Такова система. Человек не станет полноправным гражданином государства, пока не выполнит перед ним свой долг — так было и будет.
— Знаю. Но всё равно как-то не по себе.
Вскоре Тимос вернулся в свои покои. Там он провёл бесплодный час, пытаясь убедить книгу открыть обложку. Просьбы, мольбы, уговоры — ничего не помогало. В конце концов, разозлившись и разочаровавшись, Тимос осушил кувшин вина, который прислал ему Проб, а после погрузился в пьяный сон.
Следующий день оказался хуже предыдущего. если подобное вообще возможно. К полудню Тимосу стало так худо — от жары, похмелья, досады и злости, — что Охриду пришлось взять командование на себя и приказать тому вернуться в резиденцию епископа.
— Да, да, ты прав. Мне следует немного отдохнуть. Завтра я буду в порядке.
— Я уверен в этом. Не волнуйся. Я прослежу, чтобы всё делалось должным образом.
— В жаловании будут дополнительные солиды… всем вам. Обещаю.
Освободившись от повинности по сожжению текстов, Тимос безбородым юнцом помчался на свидание. Ему даже стало интересно, являются ли уничтожаемые рукописи друзьями его книги.
А если она не простит. не извинит за то, что он бросил её прошлым вечером? Подходя к своим покоям, Тимос замедлил шаг, а сердце гулко билось в груди. За порогом приветственно мерцал великолепный фиолетовый свет.
Накрепко заперев за собой дверь, Тимос посмотрел на прекрасное создание, возлежащее на кровати, укрытой белым полотном, и приглушённо светящееся. Воздух полнился чудесными запахами: сирени и фиалок, гиацинтов и роз. От ароматов, тяжёлых и мускусных, кружилась голова. Упав на колени, Тимос обнял книгу, словно возлюбленную, и потёрся щекой о мягкий кожаный переплёт.
— Прости меня, — прошептал он.
Всё в порядке. Ты вернулся. Я прощаю тебя. Теперь открой меня.
Тимос повиновался, перелистывая страницы, наполненные поразительной красотой: сияющими изображениями ужасных демонов, прекрасных дев, далёких невиданных городов, каллиграфией странной формы — не греческой и не латинской, — руническими символами… Что всё это может значить?