Проб сжал мышцы сфинктера и уставился на чудовище, стараясь не грохнуться в обморок.
— На чём мы остановились? — спросил змей. — Ах да, вспомнил! Ты собирался отдать мне свою веру в обмен на жизнь и рассудок друга.
— Я мог бы попытаться, но не думаю, что получится. Дело в том, что вера слишком глубоко укоренилась в каждой частичке меня — не только в разуме, но и во всех фибрах тела, даже в подошвах ног, — это всё принадлежит Господу. — Проб приподнял шляпу. — Включая каждую прядь моих волос.
— Фу! Положи это обратно. Ну и мерзость.
Епископ вернул на голову шляпу, методично заправляя сальные пряди под её края.
Уголки змеиной пасти изогнулись, образуя полумесяц.
— Возможно, ты прав. Мы не испытываем особой радости от вероотступничества. Если вера достаточно сильна, чтобы её стоило иметь, то эта навязчивая штука всегда находит способ ускользнуть обратно к своему первоначальному владельцу.
— Должно быть, у меня есть что-то ещё, что может представлять ценность. Я не очень богатый человек, но мой отец… ты, кажется, его знаешь.
— Ха, земные богатства для меня ничего не значат. Теперь, когда я рассмотрел тебя более внимательно, увидел… Есть что-то ещё — что-то такое, что ты ценишь и любишь, однако сам того не осознаёшь.
— Что же это?
— Арррррррр! — отчаянно рычал Тимос, дёргаясь на полу.
— Твои сновидения.
Требование оказалось настолько неожиданным, что Проб покачнулся, когда голова закружилась от попыток сдержать страх и понять игру, затеянную змеем.
— Может, и впрямь нужна менее угрожающая личность? Я не могу вести переговоры с просителем, пребывающим в беспамятстве, — сказало чудовище и снова перевоплотилось.
Теперь перед епископом стоял одинокий дряхлый старик. Кожа была желтушной; под злобными глазами набухли багровые мешки. Редкие волосы — седые, немытые, пахнущие плесенью — прилипли к пепельно-серой макушке. От старика несло разложением и обидой— как из глубокой ямы заброшенного колодца.
— Так лучше? — поинтересовался он.
— Незначительно.
— Итак, твои сновидения— твоя способность видеть и помнить земли, по которым путешествуешь во снах… Согласен ли ты отказаться от этого ради спасения друга?
— Если это необходимо, чтобы вырвать Тимоса из лап кошмара, то я готов.
— Да будет так. — Старик протянул ужасную склизкую руку, одобрительно потрепал епископа по щеке и ущипнул за ухо.
Стараясь не опозориться, Проб затаил дыхание и напрягся всем телом, сосредоточив взор на прижавшемся к стене Тимосе, в то время как чудовище исследовало щели его головы и, наконец, забралось в уши. Епископ чувствовал, как удлиняющиеся и утончающиеся пальцы прощупывают слуховые каналы, проталкиваясь всё глубже. Боль от этого усиливалась и усиливалась, но он не мог ни пошевелиться, ни закричать, пока горячая жидкость вытекала из него в сосуд, подставленный существом.
Какой красивый оттенок лазури, — подумал Проб перед тем, как потерять сознание.
Он очнулся, кувыркаясь в круговерти клубящейся пыли, вопящих упырей и огромных каркающих чёрных птиц. Несясь в туманный мрак, Проб отметил, что Тимос сжимает его руку, будто утопающий, полный решимости не потерять спасительную соломинку. Злые голосящие птицы метались и хлестали крыльями по их лицам. Проб знал, что если отпустит руку Тимоса, то друг будет потерян навсегда.
— Держись крепче, Тимос! Мы справимся!
— Я пытаюсь! Пытаюсь! — раздались в ответ хриплые крики.
Какая-то часть разума Проба подметила, что если Тимос может членораздельно говорить, значит, состояние того улучшается. Наполнив лёгкие воздухом, Аарон Проб с мужеством, о котором даже не подозревал, прокричал птицам и кружащимся облакам:
— Будьте вы все прокляты! Вы не заберёте моего друга!
Вихрь вращался всё быстрее и быстрее; ад из пыли, веток, камней, щебня, песка и кусков мёртвых морских существ толкал людей вперёд. Но вот завывающие голоса стихли, атакующие птицы прекратили преследование, а Проб и Тимос оказались сцепившейся кучей выброшены на пол хорошо знакомых им обоим покоев.
— Ты выглядишь лучше, — произнёс Проб, поднимаясь с пола второй раз за день.
— Спасибо. Как вы? — осведомился Тимос, который глядел на доброго епископа так, словно боялся, что тот при малейшем дуновении ветерка осыплется горсткой пепла.
— Хорошо, я полагаю. Помнишь, где мы были, и чем мне пришлось пожертвовать? — Проб слегка потряс головой, словно отгоняя наваждение.