— Кормиться, — изрекает посетитель. — Я… голоден. Очень голоден.
Юстиниан крепко зажмуривает глаза. Будущее предстаёт перед ним с ясностью мистического откровения, рождённого в пламени кошмара. От Фракии до Никомедии распространится мор — яд в крови империи, — опустошая один город за другим, подводя Восток к запустению и разорению. Военные походы, так тщательно спланированные, ни к чему не приведут. Запад вернётся к готскому варварству, а мечта о Риме умрёт навсегда и никогда не воскреснет.
Император открывает рот, чтобы говорить.
— Пожалуйста. — Тьма предостерегающе поднимает руку. — Вы должны всё обдумать. Тщательно.
Тщательно.
Сознание Юстиниана кружится, словно в оргии танца. Лёжа в душной комнате, он вспоминает, как впервые увидел Феодору: пот, бисеринками выступивший на её лбу; очертания стройного тела, охваченного вихрем движения в сиянии дюжины свечей; игру теней на призывно вихляющих бёдрах. А ещё вспышку карих глаз, резанувшую, будто острая кромка кремня. И убогость окружения. Некоторые мужчины стояли и аплодировали, требуя большего. Другие стыдливо наблюдали за Феодорой, вращающейся вместе со светом, меняющей форму и лик, растворяющейся во мгле по окончании неистовой пляски.
Юстиниан пытается сглотнуть. В горле слишком сухо.
Остаётся лишь слабо кивнуть.
— Да будет так, — через силу хрипит император.
Дымка чуть колышется, колеблемая внезапным дуновением призрачного ветерка. Тьма встаёт в полный рост, едва не касаясь макушкой каменного потолка.
В руку Юстиниана вложен квадрат пергамента. Это пропускная грамота, дающая предъявителю право на беспрепятственный проход через городские ворота. Перстень с личной печатью подан императору. Металл обжигает кончики пальцев. Юстиниан прижимает перстень к воску, заверяя документ своей печатью, прежде чем в изнеможении рухнуть на спину.
— Вы сделали мудрый выбор, — склоняет голову гость. — И полагаю, сочтёте меня достойнейшим из союзников. Я ещё немного полакомлюсь плодами этой земли, а после удалюсь, но через восемь столетий вернусь, чтобы отомстить разрушителям вашего города. — Тьма наклоняется ниже. — Однако сделка есть сделка. И теперь вы исцелитесь.
Пальцы визитёра держат что-то тонкое и острое. Юстиниан не замечал этого раньше. Тьма поднимает предмет над головой, и тот блестит в слабом свете. К императору приходит понимание, что перед ним игла длиной более фута[23].
— Подожди… нет, — лопочет он, и слова застревают в горле.
Игла устремляется к Юстиниану. Она прокалывает плоть, вскрывая бубон на шее. Тёплая жидкость струйкой выплёскивается наружу, омывая голую грудь. Император кричит — или пытается это сделать, — но болезнь лишила его голоса, и зародившийся вопль звучит не громче предсмертного хрипа.
Тьма целится в подмышечные впадины и разрывает один бубон за другим, с лёгкостью вонзая в них миниатюрное копьё. Кровь и гной вытекают из ран, пачкая одеяло. Мир меркнет перед глазами. Сиплое дыхание с трудом вырывается из груди. Юстиниан задыхается, его зрение гаснет, и он теряет сознание.
Кончик иглы откидывает одеяло, открывая взору измождённое тело. В паху сидит последний бубон, багровый и опухший, пульсирующий жаром. Посетитель закатывает глаза. Он продолжает рассматривать потолок, даже когда усмехается и поднимает иглу, чтобы нанести заключительный удар.
Юстиниан просыпается в комнате, залитой утренним солнцем. С далёких улиц эхом доносятся крики и проклятия умирающих людей. Прошли дни. Болезнь отступила от императора, но оставила ужасные следы. Бубоны покрылись коркой, образовав уродливые кисты, которые никогда не заживут. Кожа рябая и пепельного цвета, щёки впалые, кости выпирают. Юстиниан обезображен, изменён тьмой, как Христос преображён светом.
Феодора сидит рядом. Она одета в пурпур; руки сложены на коленях. При виде неё кровь приливает к лицу, однако Юстиниану тяжело дышать и говорить. Его руки неудержимо дрожат. Из последних сил он поднимает с одеяла ослабевшую длань и тянется к Феодоре; пальцы ложатся на её колено.
Она вздрагивает и опускает взор на свои колени, меняя положение тела так, чтобы Юстиниан не мог дотянуться. Он шепчет её имя. Она отводит взгляд в сторону, не желая смотреть на него.
Чума Юстиниана — как известно истории — опустошала Византийскую империю более двух столетий. Окончательный упадок империи пришёлся на период Высокого Средневековья, когда город Юстиниана пал под натиском франкских крестоносцев в 1204-м году.