— Что такого ты ему сказал, что ты, наконец, сделал, что заставило твоего дядю так бояться тебя, что он убежал из этого старого дома? Какая угроза, Картер, так напугала его, что он бросился наутёк и оставил всё это тебе?
И всё же он не заметил или, возможно, продолжал игнорировать нотки презрения, злобы в моём голосе.
— Я сказал ему, — ответил Картер сразу же, сделав лишь паузу, чтобы плеснуть себе ещё бренди, — что, если дядя не скажет мне, где сокровище, я проберусь наверх, когда он будет спать, и накрою его лицо подушкой!
Я не смог удержаться от резкого вздоха.
— Ты… угрожал его жизни?
(Это было именно то, чего старик боялся, или он боялся действия, а не простой угрозы?)
Но теперь Картер ошеломлённо покачал головой и более целенаправленно отхлебнул кофе.
— Что? — выпалил он, начиная хмуриться, черты его лица потемнели, а рот сжался. — Что?
— Ты сказал, что убьёшь его? — повторил я, немного отступая назад.
Но Картер немного расслабился, а затем, наконец, ухмыльнулся, как осёл.
— А? Разве я это сказал? Нет, нет, я не это имел в виду. Я говорил вот что: дядю в любой момент могут ограбить, пара молодых негодяев может ворваться сюда и прикончить его, не раздумывая! Не я, нет — я имел в виду кого угодно! Я предупреждал его, понимаешь? Картер разразился пьяным смехом.
Я пожал плечами, посмеялся вместе с ним и сказал:
— Наконец, последний вопрос. Когда именно, по твоим расчётам, мы позаботимся о второй оговорке: то есть о том, что ты вслух прочитаешь отрывок в нижней части страницы сто одиннадцать "Песнопений Дхолов"?
— Что? — С каждой минутой Картер становился всё более трезвым. — Ты думаешь, я действительно это сделаю?
Я был осторожен:
— Но что тебя остановит?
— Вообще ничего! Но почему я должен это делать? Это чушь собачья!
— Но ты, конечно, должен прочитать его. Это условие завещания, и…
— И ты мой свидетель!
— Ты хочешь, чтобы я лжесвидетельствовал? Помни, даже если мы не найдём золото…
— Но мы найдём его, мы должны! — запротестовал Картер.
— Но, если мы этого не сделаем, компенсация всё равно будет твоей. Я имею в виду, после сноса дома. Если, конечно, условия завещания были выполнены.
— Ты хочешь, чтобы я прочитал это? Я даже не уверен, что смогу произнести этот чёртов текст! О, конечно, я глянул на него один раз, но и этого было достаточно. Двойной голландский! Тарабарщина! Я не знаю, смогу ли я это сделать.
— А я не уверен, что смогу поклясться под присягой в исполнении завещания, если ты хотя бы не попытаешься. Ты взял меня на работу за мою честность, помнишь?
— Чёртова честность! — воскликнул Картер, снова приняв угрюмый вид. Но потом он отставил в сторону свой кофе, ухмыльнулся и снова взялся за бутылку.
— Это сегодня! — сказал он. — Сегодня семь лет, насколько я могу судить с тех пор, как суетливый, испуганный маленький мешок с костями убежал и спрятался. И хорошо, что он исчез, потому что, клянусь Богом, я бы на его месте поступил бы так же!
Я кивнул, наблюдая, как он пьёт.
— Тогда ты прочитаешь предписанный параграф сегодня вечером, а я буду твоим свидетелем. Более того, я помогу тебе с этим.
— Хорошо, если это то, что требуется для твоего удовлетворения.
Картер встал, хотя и нетвёрдо.
— Я не тот, кого нужно удовлетворять, — сказал я ему. — Ты исполняешь завещание, вот и всё.
Картер мрачно посмотрел на меня, уголки его налитых кровью глаз подёргивались.
— Странный ублюдок! — сказал он, слегка покачиваясь. — Ты знаешь это? Ты странный ублюдок!
— Все типы людей нужны, — ответил я и снова пожал плечами.
— Вот, выпей ещё. — Картер протянул мне стакан.
XVI
К полудню Картер разгромил до неузнаваемости все комнаты наверху, за исключением ванной, которую он обыскал ещё раньше. Потолки были опущены, полы подняты, обои оторваны; но во всех местах его металлоискатель не выдал ни единого сигнала, а Картер стал очень грязным и почти трезвым. Но к тому времени я успел купить солёную рыбу и чипсы для обеда, а также побольше светлого пива, и в качестве особого одолжения Картеру ещё одну бутылку лучшего и самого дорогого пятизвёздочного бренди.
Час спустя он шатался, как от усталости, так и выпитого алкоголя, но не мог удержаться от того, чтобы в последний раз спуститься в подвал, чтобы совершить финальный штурм оставшихся стен; не то, чтобы я слишком сильно пытался его отговорить. И всё это время я бродил по дому и старался не смотреть слишком часто на потолок; я заставлял себя выкинуть из головы и с языка настойчивое пение, которое, как я чувствовал, звучало там при каждом малейшем ослаблении моей воли. И я признаю, что был взволнован.