Моя госпожа бесстрашно сверкнула глазами и с улыбкой ответила:
— Инанна, моя покровительница, любит меня так же, как полюбила тебя в ту далёкую пору, когда ты был взят из корзины и поставлен носителем чаши к правителю города Киша. Она помогла тебе свергнуть Ур-Забабу и поныне оказывает поддержку в преумножении величия Аккада. Но она и мне благоволит. Она подарила мне питомца. Благодаря этому зверю я вселю такой страх в сердца изменников, что они будут трястись, словно малые дети, и не посмеют выступить против меня.
— Тогда сделай вот что, — грозно молвил Саргон. — Яви этого зверя сегодня ночью. Но если к завтрашнему утру, — предупредил он, — наши враги всё ещё будут стоять лагерем, я заживо сдеру с них кожу, а затем ты пойдёшь со мной на далёкий север, где уже маршируют великие сонмы моих армий.
Он сразу же ушёл. Мы потеряли дар речи от того, что услышали.
Настал туманный вечер.
В поздних сумерках, пока верховная жрица пела свои гимны во внутреннем святилище, я и Ишме поднялись на самую высокую площадку легендарного храма. Темнота и сильный туман, который в одних местах был очень густым, а в других — более редким, серьёзно ухудшали видимость. Тем не менее, мы всё равно пытались разглядеть хотя бы что-нибудь на земле. С нашего наблюдательного пункта мы едва различали в обозримой дали тусклые огни костров вражеского лагеря. Ишме, который в свои восемь лет едва доставал мне до пояса, держал меня за руку в напряжённом ожидании.
Вдруг начал подниматься ветер, пронизывающе холодный, и в его нарастающем крещендо, пронзающем мрак и туман, мы почувствовали зачатки чего-то огромного, пробуждающегося высоко вверху. Ишме робко указал на небо. Мы услышали грозный рёв и смутно увидели в ночных небесах ширококрылое чёрное существо. Ветер усилился, рёв сделался громче, а на меня накатила неудержимая паническая волна. Ишме испуганно обхватил мои ноги своими ручонками. В полнейшем ужасе я сгрёб мальчика в охапку и метнулся в безопасное чрево храма. Изнутри я слышал, как удаляется неистовый рёв, а после короткого промежутка тишины раздались далёкие мужские крики, полные отчаяния и безумия.
Ясным утром мы с Ишме вернулись туда, где стояли ночью, и заметили, что неприятельский лагерь исчез. Мальчик потянул меня за тунику, взволнованно указывая на то место, и победно закричал. Могу сказать, что он был горд.
Днём я отправился в город, чтобы собрать новости. Я кое-что разузнал у людей, которые довольно тесно общались с наблюдателями, отправленными Саргоном следить за действиями противника. Мне поведали, что эти наблюдатели впали в помешательство, и великий правитель предал их смерти.
Я узнал, что сразу, как только чёрное существо с громогласным рёвом пронеслось над лагерем, враги поспешили вооружиться. Люди, застигнутые врасплох кошмарным призраком, узрели, как с туманного неба сыплются тускло светящиеся споры. Куда бы ни падали споры, они росли с астрономической скоростью, превращаясь в свирепых бесформенных чудовищ. Всё, что было слышно, — это неистовый рёв и предсмертные крики, а затем, словно для кульминации некой грандиозной какофонии звуков, сам Сеятель погрузился в сердцевину лагеря, дико разрывая и самозабвенно пожирая несчастных людей.
В тот же день Саргон отбыл, чтобы продолжить свои завоевания на далёком севере. Когда он уходил, я видел его страх и благоговение перед дочерью.
Лениво тянулись последующие годы. Ишме продолжал постигать науки, и было ясно, что однажды он покинет храм, а с возрастом станет всеми уважаемым энси[6]. Я с трепетом думал об этом, ведь, в конце концов, разве он не стал мне практически родным?
В это время меня начали преследовать необъяснимые сновидения об архаичном Ниле — этой длинной извилистой реке, откуда я пришёл. Во снах я не был Сменхкаре, а оказывался совершенно другим мужчиной, который доставлял секретные послания и сражался бок о бок с царём Скорпионом в походе за жезлом и короной Нижнего Египта. Я проживал жизнь этого лишённого покоя человека, но если он и существовал, то за много столетий до меня.
Я также начал замечать постепенные изменения в поведении Ишме. Он сделался отстранённым, менее желанным в своих привязанностях. Я полагал, что причиной тому стало взросление. Со временем, однако, всё вроде бы нормализовалось.
В день, когда пришла пора Ишме оставлять храм и приступать к работе в качестве младшего помощника одного из городских советников, он попросил меня проследовать за ним к внутреннему святилищу. На его подбородке уже проступил пушок мужественности. Я помню, как он с вызовом взглянул на меня и заявил: