Холеные длинные ноги, которые несли ее навстречу кровавой судьбе, роскошный бюст, колыхавшийся при исполнении костедробительных рукопашных приемов, и даже физическое олицетворение женской сущности, спрятанное у нее между ног, все это не делало ее женщиной на самом деле.
— По-моему, — произнес Саймон, крякнув и скользнув по ее ноге взглядом — по-моему, сударыня, вы произвели здесь фурор. Показ еще не начался, а половина клиентов уже сходит с ума от вожделения. Можно сказать, вы сыграли на руку местному агентству моделей. Думаю, аукцион уже удался.
— Во-первых, — прервал его Гор — я все-таки сударь, а не сударыня… Уж не думаете же вы, что… Впрочем, не важно. Сегодня мой последний день пребывания в женском теле и, собственно, первый спокойный день, после всех этих злоключений. Хотелось просто проникнуться моментом, и раз уж угораздило попасть в тело длинноногой девчонки, то хоть спокойно проанализировать ощущения, которые при этом испытываешь. Понять, в чем заключаются принципиальные отличия от мужского тела, кроме чисто внешних. И потом, не мог же я притопать на показ элитных моделей в женском теле, но в тряпье и без косметики? Да вас бы просто засмеяли!
— Возможно. Ну и как, вы прониклись моментом? Как ощущения?
— Может быть, на «ты» перейдем?
— О, с такой девушкой — и так быстро…
— Да иди ты!
— О'кей, перешли. «Ты», значит, «ты», друг мой. Ну и как тебе быть бабой?
Катрина вальяжно откинулась на спинку стула. Как раз в этот момент на подиум вышел ведущий и что-то во всеуслышанье объявил…
— А знаешь, нормально, — ответил Гор, не обращая внимания на церемонию открытия дефиле. — В каком-то смысле в цивилизованном обществе, в современном городе, вот как здесь и сейчас, быть женщиной, да еще свободной богатой, — просто класс!
— Вот удивил! А что, богатым и свободным мужиком быть хуже?
— Ну, не хуже, — согласился бог Гор, — но ощущения, знаешь ли, совсем иные. Вот если бы я сейчас ввалился сюда в своем старом теле тертого вояки, в дорогом костюме, да еще и с триллионом лишних кредов на карточке, то типаж был бы примерно такой: «Ну кто на меня? Все тут куплю! Всех тут завалю и всех тут трахну! Весь мир мне враг, и мне плевать на это». Вот примерно так.
— Ну а сейчас?
— А сейчас… сейчас все совсем наоборот… Что тут сказать? Ведь женщина — это центр. Понимаешь? Мужчина — всего лишь двигатель, а женщина — сама ось движения. Все смотрят на нее, говорят о ней, думают о ней и, выражаясь прямо, хотят ее, вожделеют… А значит, никого не нужно заваливать, стоит лишь мигнуть, и всякий упадет к твоим ногам сам! И не нужно ничего доказывать — все доказательства меркнут пред мановением твоих трепещущих ресниц. И ничего не нужно брать самой. Лишь намекни — и тебе принесут. Это неописуемо, понимаешь? Это другая концепция мироздания, другая философия бытия! И черт его знает, какая правильней.
— Э, мой друг-демиург, — выдавил наконец он, — а ты точно будешь это тело обратно на мужское менять? Что с ориентацией, брат?
— Саймон, ты дурак.
— Да ладно, шучу.
В этот момент их прервали рукоплескания. Дефиле началось. Сверкая искрящейся кожей глубоких декольте, открытых рук и обнаженных плеч, на ворс помоста выступили агнатки. Ноги, чуть скрытые в роскошных и длинных вечерних платьях, замелькали под разлетающейся от стремительных движений тканью.
Защелкали вспышками фотографы, завертелись, ловя момент, операторы телекамер. Некоторое время Гордиан Оливиан Рэкс смотрел на это действо почти без эмоций, ибо те чувства, которые он испытал, впервые увидев искусственную красоту агнатки (то была Мерелин почти шесть месяцев назад), слишком давно не поддерживались бурлением тестостерона в крови и приятной тяжестью в области налитого расплавленной сталью паха. И поэтому он смотрел на пролетающих мимо девиц-пантер и девиц-колибри в развевающихся фантастических платьях с разборчивым интересом, но без восторгов, характерных для большей, по-настоящему «мужской» части зала.