...Война сотрёт все города, Мы с ними сгинем навсегда. Придёт столетняя зима, Анархия!
Где вы, герои забытых поэм? Подвиг зовёт вас в поля! Где же вы спите, не зная проблем, В мире творится хуйня! Мир переполнен чтеньем молитв, Все по подкопам сидят. Рёв и серены следующих битв, И бомбы тихонько летят...
Война сотрёт все города, Мы с ними сгинем навсегда. Придёт столетняя зима, Анархия!..
«Фальшивит... - подумал Лисун, подходя ближе. - Фальшивит. Кто так играет...» - Эй, парень! - позвал он исполнителя. - Плохо играешь. Худой, одетый во все чёрное, похожий на смерть человек поднял голову. Глаз его не было видно из-за длинных волос. Практически весь народ, несколько мгновений назад слушающий песню, обернулся. Лисун, запыленный мукой, осторожно встал напротив него. -... Дай гитару. - как-то дружелюбно и по-отечески потребовал анархист. Исполнитель хмыкнул, а все остальные лишь наблюдали нелепую сцену: владелец, снимает гитару с плеча, и держась за протертый до дыр кожаный ремень, передаёт в руки совершенно незнакомому человеку. Лисун провёл рукой по струнам. Послышалось характерный звук. - Трынь-нь-нь... - протянул анархист. - Слышишь твёрдое звучание? - владелец кивнул, но не стал продолжать диалог. -... Можно настроить? Вновь кивок. Хотя, Лисуну было не понятно из-за длинных волос, согласно ли кивал исполнитель, или отрицательно, но думал, что все делает правильно. Слегка подтянув колки, он вновь провёл по струнам. -... Уже лучше, - словно сам с собой вел беседу Лисун. Все остальные глядели на него: кто с испугом, а кто с любопытством. Он ещё несколько раз повторил эту комбинацию, пока не обрёл поистине мягкое и отличное звучание. - Любой инструмент, - продолжал он, - любит, когда о нём заботятся. Разреши сыграть? Я просто соскучился. Владелец вновь кивнул. Лисун сел, осторожно поджав под себя ноги. Кашлянул и принялся играть.
С берез неслышен, невесом Слетает желтый лист, Старинный вальс, осенний сон Играет гармонист. Вздыхают, жалуясь, басы, И словно в забытьи, Сидят и слушают бойцы, Товарищи мои...
Он играл, а все слушали. Лисун сам обожал звук гитары, дребезжание струн... Когда человек любит то, что делает, мир переворачивается наизнанку. И пусть все войны подождут. Он закончил играть, но один из собравшейся толпы выкрикнул: - Харе скуку на людей наводить! Давай весёлое! Лисун ухмыльнулся. Посмотрел на измазанные в муке руки и продолжил играть, начав новую песню:
В прадеда в сарае, саблю откопал я, Пулемет, патроны, хоть руби дрова, А еще нашлось боевое знамя, Где на черно-белой краске Череп и слова:
Анархия - мать порядка, свобода или хана! Анархия - мать порядка, весёлая страна!..
Он пел, одновременно перебирая струны и поджимая лады. Лисун смотрел на окружающих: они сидели завороженные, словно он делал что-то необычное, нелогичное, не соответствующее привычному стилю. Когда анархист закончил, наступила тишина. - Ну ты дал, седой... - протянул один из сидящих, - Лучше Йорша спел на его же гитаре. - Анархия складывается из таких моментов... - начал разговор Лисун, передавая гитару владельцу. - Контроль народа, вседозволенность власти, все это ни к чему хорошему не приводит. Сами все понимаете, - отряхивая рукава старой демисезонки, сказал он и спросил: - На голове муки много? - Тут это, брат... - сказал тот же человек, протягивая разбитое женское карманное зеркальце. - Не мука это. Седой ты. Лисун не поверил и взял зеркало. Своё отражение пришлось ловить в буквальном смысле - освещение не позволяло рассмотреть шевелюру. Его лицо мгновенно изменилось, стало грустным и печальным. В потрескавшемся зеркальце он увидел совершенно иного человека, вернее, альбиноса, который сидел среди обычного народа. В этот момент ему не хотелось делать абсолютно ничего. Он забыл о просьбе взять кейс, остановить Демона... Сколько караван ехал? Неделю, год? Нет, Лисуну казалось что он потерял свою жизнь. Весёлый и седой, чем не лучшее сочетание? Он молча встал и отдал вещицу хозяину. - Меня, если что, Мересом зовут. - принимая зеркальце, ответил человек. - Мне все равно, Мерес. - грубо бросил Лисун и аккуратно проходя сквозь толпу, увидел человека, лежащего в палатке. Лица у него не было; глаза и нос затянулись толстой кожей, лишь губы периодически что-то нашептывали. Анархист обернулся: у костра все также болтали и изредка показывали пальцем в его сторону. Тогда он подошёл ближе и прислушался к беспорядочному бубнёжу ущербного. -...снизойдет вода на якорь... и построен будет ковчег спасения... Лисун ухмыльнулся. Сколько таких жертв радиации раскидано по закоулкам метро? Он представил, как такой человек изо дня в день бубнит одно и тоже. Нет, в подземных городах подобных инвалидов гораздо больше. Десятки, сотни, что уцелели на поверхности и все они бубнят изо дня в день похожие как на одну фразы о Великом конце. Что заставляет их говорить бессмыслицу? Выработанные рефлексы, или же испуг... испуг чего-то иного, чего не упоминалось даже в Библии? - ...снизойдет Потоп, который уничтожит станции, уничтожит людей, уничтожит Великую расу выживших... верх возьмёт человек... переживший себя. Он умрёт за идею... лучшая вера... Лишь железная дорога унесёт его в путь. Лисун отшатнулся. Губы безликого не прекращаемо шевелились, только теперь он не говорил, вообще не издавал звуков. - Ты на Банона не реагируй, он всегда такой, - окликнул его Мерес. - Ты ведь, выживший, да? - Смотря где, - бросил Лисун. - Ноги немеют, головы не чувствую, думаю помру. - Дурак ты... Тя как звать? - Лисун, - просто ответил он. - Я в детстве сирень ел. - Тебе видимо к Шуудану назначено? Анархист не знал к чему клонит Мерес, но тон его не понравился. - Что вы наглые такие... - протянул он. - Дайте отойти. Я чуть не сдох, а меня все гонят. - Каравана неделю не было, за это время к тебе накопились вопросы. - Шли бы эти вопросы в туалет, - бросил Лисун, идя к кабинету местного главнюка. - В помойную яму, лучше. - Ну-ну, седовласка, - ответил Мерес, и направился к костру. Сел, закурил самокрутку и обратился к худому длинноволосому музыканту: - Йорш, играй давай, скучно. Тот кивнул, уже подкручивая колки. Спустя полсамокрутки Мереса, на станции вновь зазвучали привычные ноты анархизма и вседозволенности. Им было плевать на то, что практически все спали, Йорш играл для публики.