Солдат шёл по улице домой, и увидел этих ребят. "Кто ваша мама ребята?" - спросил у ребят солдат.
Мама - анархия. Папа - стакан портвейна. Мама - анархия. Папа - стакан портвейна!..
Седой взобрался по ступенькам лестницы, кое-где плитка была и вовсе отколота. Около железного гермозатвора ютилось странное сооружение, с виду напоминающее палатку, или скорее чуб, в котором восседал Шуудан. Анархисты не жаловали выбрать в лидеры монгола, лишь бы становил среди них относительный порядок. Воры поначалу в сложившейся общине были, но вскоре их кровью была орошена станция, а их головы нанизаны на колья. Лисун ухмыльнулся, представляя ситуацию: идёт прихожанин, видит в середине зала деревяшки с головами стоят, а мёртвые глаза так и смотрят, лишь кровь капает, участливо, нагоняя ужаса. Вход в своеобразную юрту был загорожен шифером, притащенным с поверхности. Слегка пригнувшись, Лисун вошёл к Шуудану, но его на месте не оказалось. «Может, не туда вошёл? - подумал он, и отогнал мысль: - Да не, здесь он». Осколок бутылки, используемый как подсвечник, отсвечивал характерным зелёным оттенком. Ни стола в юрте, ни каких либо принадлежностей не было: все необходимое лежало на ковре - ручка, какие-то бумаги... и кейс, подобие которого Лисун видел лишь в кино. Маленький чемоданчик, облицованный в металлическую броню. Ему стало любопытно, ведь именно за этой вещью он пришёл сюда. В одиночку, осталось только взять и... куда дальше? Лисун попятился назад, на выход. - Что человека заставляет принимать решения, думать, осмысливать ситуации? - донеслось сзади. Лисун тут же обернулся, но никого не было. Ни малейшего источника звука он не смог обнаружить. А голос все говорил... - Что заставляет его делать неверный шаг, дорожить дружбой, любить и ненавидеть? Стрелять? Ошибаться, и вновь идти по линии связи? Вопросы, вопросы, одни вопросы... ответа не прозвучало ни на один из них. Лисун вновь обернулся. - Кто это говорит? - сказал он в пустоту. В юрте никого не было, кроме него, - Покажи личико, Гюльчитай! - мгновенья тишины напрягали анархиста. Он вслушивался в шорохи, пытаясь уловить тот голос, - Але, вас не слышно! Трубку бросили... наверное. Лисун развернулся и уже окончательно решил выйти, как вдруг этот властный, требовательный голос вновь затараторил вопросы, показавшиеся анархисту глупыми. -...Что помогает человеку обрести цель, и является ли она действительной? Можно ли сделать её более обыденной, повседневной?.. - Иди в зад, невидимка. - бросил Лисун, уже не оборачиваясь. -...Различия между небесном царством и адом заключается лишь в людях. То, что каждый из нас совершает, совершил или ещё думает об этом... Что делается с человеком, если умирает? Он перерождается вновь и вновь... пока замкнутый круг не разрушится. Человек, переживший себя не может мыслить, не может думать и чувствовать других, пока не умрёт его действительная часть и не насытится телесная и духовная. Голос был смутно похож на тот, что звучал из магнитофона при прослушивании старых аудио книжек. Лисун всерьёз задумался, что его дурачат. -...Забери кольцо, первая станция будет конечной. Тишина вновь обрушилась на анархиста. Он не понимал о чем идёт эта бессвязная речь и с ним ли ведётся? - Что забирать-то? - спросил пустоту Лисун. Он не заметил, как в юрте появился человек. - Кольцо, - проговорил тот медленно по слогам, и повторил: - Кольцо нужно забрать. Лисун обернулся. Это был смуглолицый человек с широким лбом и длинными волосами. На нем был надет настоящий кожаный халат, цельный и неподдельный, подпоясанный чёрной бечевой. - Так значит, ты - Шуудан? - спросил Лисун. Незнакомец угадчиво улыбнулся и подойдя к матрацу, поднял его. Седой увидел, что под ним, в полу, словно в специально сделанном тайнике, лежит патефон. Игла его была на самой последней дорожке. Монгол достал старое устройство и поставил рядом с матрацем. - Это речь моего отца, - проговорил Шуудан. - Не обращай внимания, механизм заело, каждый раз проигрывается самостоятельно. Лисун вновь не знал, о чем спросить. Он разрывался между вопросами о том, зачем монголу патефон, дыра в полу, и вообще, что тут происходит? - Ты слушаешь речь отца? Шуудан кивнул. - Меньше вопросов, седой. Он оставил послание, которое... Впрочем не важно, - оборвал диалог монгол. - Зачем ко мне пришёл? - С Речного вокзала послали. На Третьяковскую иду. К тебе, - Лисун говорил обрывками фраз, словно хотел донести смысл своего путешествия, - да за кейсом пришёл. - Ты уже знаешь, кому стоит его передать? - Шуудан прищурился, словно пытался разглядеть в душе анархиста сомнение, или боязнь. - Если бы знал, не стал слушать этот бред до конца, - он указал на патефон. - Ближе к делу, Шуудан. - Ганза хочет подмять нас под себя. Несколько дней назад, они посылали парламентера с договором. Все, что нужно сделать тебе - передать кейс на Белорусскую. - А что в кейсе? - спросил Лисун. - Важные документы, - ответил Шуудан. - Понял? Анархист кивнул. Его смутил ответ монгола: разве они сами не знают того, что лежит в бронированном чемоданчике? - Тогда забирай. Пути со станции открыты. - Как я его через торговые ряды понесу? У меня даже нет рюкзака. - Так понесешь. Люди не должны интересоваться кейсом. - Ясно, - буркнул Лисун. - Слать всех нах. Монгол кивнул, анархист взял чемоданчик. Была ли хоть какая-то причина отказаться? Были ли мотивы помогать Гуляй-Полю с его проблемами, ведь, если он выйдет за пределы республики... Анархистов нигде не любят и не прощают за выходки, а Лисун не мог без этого. Вскоре он ушёл со станции. Седой не думал, просто шёл по рельсам. Третьяковская - Венеция? Да таких затопленных станций, вовремя не сумевших остановить бедствие - десятки, иди на любую. Только Третьяковская была одной из первых, где можно передвигаться на лодках, но после обрушения... ничего не осталось. Впереди - болото, вернее, вязкая жижа, топь. Сокол, Аэропорт, да тоже Динамо и часть Белорусской принадлежала снующим торгашам. Первая станция стояла на укрепленных деревянных полах, часть из них со временем прогнила и приходилось идти, словно по минному полю - доска треснет, как вступишь в жижу и ходи мокрым. Здесь все сосредоточены на «продать подороже, купить подешевле», постоянно рыская на Лисуна с блестящим кейсом. - ...купил пули, получил сдачу мгновенно! - кричали с рядов. «Ага, - подумал анархист. - Сразу, и в хлебальник...» Хоть на Соколе было относительно спокойно, Лисун заметил на себе прикованный взгляд странного человека, в кожанке и меховой шапке. Глаз было не видно из-за повсеместной темноты, но скулы и подбородок... таких черт не могло быть у обычных людей, тех же торгашей, только у матерых преступников. Анархист шёл дальше, обходя опасные участки, провалы и дыры в деревянном полу. Он не думал, что будет. Ну, увидит затопленную, что следует за ней, пустота? Наверное. Плохо жить и пропивать заработанные крова, но ещё хуже - вообще не жить. На мгновенье он задумался. Фермы, располагающиеся на Соколе потихоньку начинали доставать Лисуна. Вонища, стоящая на протяжении трёх станций, лезла в нос. Он видел, как работники собирали вручную вонючие, скользкие водоросли, попутно беседуя о жизненных вопросах, в роде: кто кого родил, кто с кем трахнулся, кто что сдел