Действительно, Тарковский искренно не понимал, каким может быть мир Маруси Вишняковой, если в этом мире ему не находится места. Какие у нее могут быть интересы, кроме его интересов, ведь она часть его поэтического мира, он дышит ею и ею вдохновляется? Он не мог жить без нее.
Но при сближении и более тесном общении происходило прямо противоположное – оказывалось, что жена вовсе не является тем мифическим полубожественным существом, которое занимало горячее сердце поэта и будоражило его воображение. Она была обычной живой женщиной, у которой были свои интересы и мечты (она хотела заниматься литературным творчеством), свои дурные привычки (она, как и Арсений, постоянно курила), в быту она была непритязательна до аскетизма и строга, в ней не было того шика, который нравился Тарковскому в женщинах и который приличествовал, как он был уверен, спутнице жизни байронического красавца с худым бледным лицом и ярким чувственным ртом.
По сути это было столкновение яви и сна, ночи и дня, открытых и закрытых глаз.
Именно в эти годы поэт напишет:
Арсению кажется, что если Маруся молчит, погрузившись в свои думы, то она уже забыла его и разлюбила. Он мечется между собой для себя и собой для нее, он напуган тем, что два этих разных человека конфликтуют между собой, и в этом конфликте кроется какая-то трагическая ошибка, какая-то неправда.
Много лет спустя Андрей Арсеньевич Тарковский скажет: «Я не могу смотреть на людей, которые выражают чувства». Может быть, это ощущение сын подспудно унаследовал от отца? Нарочитое чувствование, демонстративное проявление эмоций, с одной стороны, и глубокое одиночество, абсолютная закрытость и немногословность, с другой. Быть тем и другим мучительно для Арсения, он не верит себе ни первому, ни второму. Эти взаимоисключающие голоса звучат внутри него, но всякий раз он находит их вчерашними.
Поэзия дает ему свободу, а Маруся – нет, потому что сама несвободна. Но это уже получается замкнутый круг, ведь он сам отнял у нее свободу, привязав к себе.
Из интервью Андрея Тарковского: «В высшем смысле этого понятия – свобода, особенно в художественном смысле, в смысле творчества, не существует. Да, идея свободы существует, это реальность в социальной и политической жизни. В разных регионах, разных странах люди живут, имея больше или меньше свободы; но вам известны свидетельства, которые показывают, что в самых чудовищных условиях были люди, обладающие неслыханной внутренней свободой, внутренним миром, величием. Мне кажется, что свобода не существует в качестве выбора: свобода – это душевное состояние. Например, можно социально, политически быть совершенно «свободным» и тем не менее гибнуть от чувства бренности, чувства замкнутости, чувства отсутствия будущего».
Страх погибнуть от замкнутости, невостребованности, чувства бренности и отсутствия будущего для молодого поэта был совершенно неизбывен. Он преследовал его всегда и везде, он был во всем – в сносе Симонова монастыря, в обострениях холецистита, в размолвках с женой, в невозможности опубликовать именно то, что хочется увидеть напечатанным.
Особенно же это было невыносимо, когда кругом гремела рапповская литература, Авербах, Фадеев, Ставский, громящие оппонентов с высоких писательских трибун. Хотя вернее было бы назвать это не литературой, а литературной пропагандой, для которой внутреннего переживания, душевного состояния художника не существовало в принципе, да и сам художник воспринимался как часть, как механизм или как винтик внутри огромной рокочущей машины, название которой было партия большевиков.