Список счастливых «совпадений» можно продолжить, и окажется он весьма длинным.
Так что наш мир оказался очень точно «настроен». Но никаких механизмов такой «настройки» не известно — не было известно тогда, когда впервые возник данный вопрос, и не известно сейчас.
Для решения данной проблемы был выдвинут так называемый «антропный принцип», суть которого лучше всего сформулировал советский космолог А.Л. Зельманов: «Мы являемся свидетелями определенного типа процессов потому, что процессы иного типа протекают без свидетелей», т. е. — если бы наша Вселенная была бы другой, то нас бы в ней просто не было и некому было бы задавать такие «наивные» вопросы.
Но все-таки, несмотря на столь остроумные формулировки, «антропный принцип» сильно отдавал философией, причем философией чисто умозрительной2. Так что полностью устроить ученых он, все-таки, не мог.
1 С электронами ситуация, конечно, более сложная — классическое понятие «орбиты» к ним неприменимо. Но итоговые выводы остаются в силе. — Примеч. авт.
2 Не являясь специалистами в области философии, авторы все же надеются, что умозрительной является не вся философия целиком. — Примеч. авт.
369
Однако и острота проблемы во время появления «антропного принципа» была определенно меньше, чем сейчас. Можно было считать, например, что есть некие, пока не известные нам принципы, которые с неизбежностью приводят именно к такому набору фундаментальных констант. Наконец, можно было просто считать их как априорную данность, не нуждающуюся в объяснении.
Все изменила теория суперструн. Эта теория, в которой элементарные «точечные» частицы «заменяются» на некие одномерные струны, различные моды колебаний которых соответствуют разным типам элементарных частиц1, несмотря на все возникшие сложности, является одной из наиболее перспективных кандидатур на роль «Единой теории поля». Или же, как это часто называется в популярной литературе — на роль «Теории Всего», объединяющей в себе все четыре типа фундаментальных взаимодействий: сильного, слабого, электромагнитного и гравитационного.
И первой проблемой стало то, что данная теория (точнее — теории, их существует несколько разновидностей) оперирует числом пространственных измерений, сильно большим, чем наши три. Например — одиннадцатью. Но «лишние» измерения при переходе от уровней энергии, где «царит» единая теория, к более низким — «сжимаются», или, как это обычно называется «компактифицируются», проявляясь только на расстояниях, близких к планковским.
Так почему же «сжалось» именно нужное число измерений?
Второй, и даже более серьезной проблемой оказалось то обстоятельство, что в рамках суперструнных теорий привычные нам фундаментальные константы и массы элементарных частиц действительно являются «производными» от констант более высокого порядка (например, от своего рода «модуля упругости», «жесткости» струны). Только вот механизма, который бы обе
1 Приставка «супер-» появляется из-за «наложенных» на теорию струн идей «суперсиммегрии», которые мы не будем здесь обсуждать. — Примеч. автп-
370
спечил «перевод» данных «сверхфундаментальных» констант именно в те, с которыми мы имеем дело — эти теории предложить пока не могут.
Напротив, одна и та же теория при переходе к низкоэнергетическому пределу (окружающему нас миру) может дать огромное число (до ю100) самых разных комбинаций «обычных» констант, среди которых наш мир абсолютно ничем не выделен.
И вот тут как раз на помощь приходит теория « вечной инфляции» (хотя — вот парадокс! — совместить условия для данного режима инфляции с механизмами суперструнных теорий оказалось весьма и весьма непросто).
Да, у нас рождается огромное количество самых разных вселенных. Да, в каждой из них случайным образом реализуется свой набор условий. Ну, а мы живем в такой Вселенной, в которой набор этих условий оказался подходящим для жизни нашего типа, вот и все.
В других вселенных могут быть другие фундаментальные константы, другое число пространственных (а может — и временных?) измерений. Там может быть абсолютно пусто, а может и нет. Быть может, там тоже со временем возникают галактики, звезды и планеты. Планеты, на которых способна зародиться жизнь — скорее всего, совсем-совсем не похожая на нашу.
И, чем черт не шутит, вдруг эта жизнь в ходе своей эволюции поднимется до стадии разумных существ? Тоже совсем не похожих на нас — но которых будут мучить такие же вопросы.
Одним из которых, безусловно, станет—а почему их Вселенная именно такая, а не какая-либо другая? И, наверное, кто-нибудь из лучших их представителей тоже рано или поздно придумает «антропный принцип» — пусть и назовет его, конечно, совсем по-другому.