Выбрать главу

– Спасибо, голубчик, некогда, – так же откланялся Тот, коротко кивнул, выбрался на воздух и пошагал к своему гравикару. У теллуриевого борта его ждал верный Имхотеп, суровый, сосредоточенный, в костюме обер-майора.

– Салют, учитель! Заводить?

– Нет, пока не надо, – улыбнулся Тот, – хочу пройтись пешком. Не составишь мне компанию?

– Слушаю и повинуюсь, учитель, – вытянулся Имхотеп, радостно оскалился и, вытащив дистанционный торсионный блокиратор, активировал защиту гравикара. – Я готов.

И они не спеша двинулись по тенистым улицам Ниппура – шли и не переставали удивляться. Ах, как же он изменился за эти дни, город мудрости, храмов и веселья. Старый, добрый Ниппур. Улицы и площади его были пусты, в храмах не справляли службу, лодки у причалов на Большом Канале покачивались на волнах без охраны. Садись в любую и плыви. Только куда? К морю? К гибели? Навстречу смерти? Ниппур обезлюдел в одночасье, точнее говоря, за одни сутки: жрецы на аппаратах ануннаков подались на Тибет крепить веру, зажиточные, богатые и власть имущие впрягли в повозки быков, люди же простые, богобоязненные понадеялись на крепость своих ног. Дочь, ночь – сутки прочь, и Ниппур опустел, вымер, превратился в настоящую пустыню. Над городом висела тишина, только скорбно перешептывались кроны, ревели недоеные коровы да истошно блеяли овцы. Птиц, как это сразу заметил Тот, в парках Ниппура не было. Зато то там, то тут группами и поодиночке взору представали люди. Амелу, лулу, авилумы, потомки человекообразных обезьян. Они жарили мясо на кострах, жрали, пили, дрались, предавались блуду и вообще вели себя хуже хомо эректусов, от которых, собственно говоря, и произошли. Это была пена, отбросы, гниль, наихудшие из человеческого стада. Бродяги, дезертиры, вероотступники, проститутки, преступники, беглые рабы.

– После нас хоть потоп! – выкрикивали они и вызывали гнев, гадливость, ярость и мысли о медленном убийстве.

«М-да, что-то где-то я недоглядел, – подумал Тот, горестно вздохнул и повернул с Канала налево, по направлению к Центральной площади. – А впрочем, и среди ануннаков, соплеменничков, уродов хватает. Ведь сказано же истинно: по образу и подобию».

На пару с Имхотепом он прошел Кирпичный город, Змеиное кладбище, Казармы, Пруды и остановился у ограды очень древнего, построенного в честь лучезарнейшего Ана храма. Здесь, сидя по-походному под сенью сикомор, их ждали с нетерпением четверо мужчин.

– О, отец, – прошептал один, могучий и широкоплечий, бросился вперед и с чувством заключил в объятия улыбающегося Тота. – О, мудрейший!

Это был его любимый сын от женщины лулу, властитель Шуруппака Зиусурда. Зачатый экспериментально, опытным путем, умом он пошел в отца, гениальнейшего ануннака, а статью и красотой попер в мать, служительницу культа. А прибыл Зиусурда в Ниппур по делу. По делу важному, секретному, весьма безотлагательному, требующему полной концентрации. Прибыл, естественно, инкогнито.

– Царь!

– Архитектор!

– Почет! И уважение!

Крепкие объятия наконец распались, властитель и строитель обменялись приветствиями, и Тот в сопровождении сына отошел в сторонку:

– Ну, как там двигаются дела с плавсредством? Надеюсь, сын мой, по экспоненте?

Речь шла о гениальном, разработанным еще покойным Аном проекте под рабочим названием «Ковчег». Это была самоходная, неограниченного района плавания баржа, предназначенная для выживания в непростых условиях будущего катаклизма. Причем баржа не только самоходная, но еще и полуподводная, способная укрыться в глубине от ярости бушующего океана. М-да, иди-ка ты такую построй…

– Дела, отец, идут, полным ходом, – ответил Зиусурда. – Мачтовый кедр, густейшая смола, лучшая, распушистейшая пакля. Забиваю без счета быков и овец, морем разливаю брагу, масло и вино. Думаю, дней через десять будет все готово…

– Неделя, сын мой, максимум неделя, – перебил его Тот, – и каждый вечер пристально смотри в сторону Сиппара[26]. Когда Шамаш в ночи прикажет грому грянуть и дождь камней и искр с небес обрушит, взойди на свой корабль и плотно вход закрой[27]. Буря, значит, скоро грянет, буря…

– Понял тебя, о отец, – сконцентрировался Зиусурда, – о мудрейший…

– И вот еще что, – сказал Тот, быстро посмотрел по сторонам и вытащил неброский, но массивный теллуриевый нагрудный медальон. – Надень и носи, не снимая. Эта вещь должна быть всегда с тобой, где бы ты ни был. В молельне, в опочивальне, в объятиях любимых женщин. Ты меня понял, о сын?

Он не стал говорить Зиусурде, что в медальон был вмонтирован гипермаяк – пусть будет ануннаком с большой буквы, надеется только на себя и в минуту, а может, и в час испытаний сделает все возможное и невозможное. Ну, а уж если настанет край, хана, амба, то старшие, как могут, помогут…

– Понял тебя, о отец, – выдохнул с почтением Зиусурда, – о великий…

– Ну вот и хорошо, вот и ладно. – Тот активировал гипермаяк, повесил Зиусурде на шею и глянул на трио мужиков, мощно подпирающих деревья. – А кто это с тобой? Они не похожи ни на придворных, ни на охрану.

– О, отец, ты, как всегда, прав. Это не придворные и не охрана, – с почтением Зиусурда кивнул. – Это дальняя родня уважаемого Исимуда, к слову сказать, не такая уж и дальняя – лоцман-виртуоз по прозвищу Хой и два его сына боцманы Зам и Калафет. Третий сын, Пим, остался в Шуруппаке и сейчас крепит пиллерс в районе третьего шпангоута. О, отец, это настоящие морские волки, дьяволы, баловни волны, корифеи румпеля, кормила и киля, мастаки форштевня и двойного дна. Я их взял сюда с собой для ясности, если у тебя вдруг возникнут вопросы.

– Да нет, вопросов больше не имею. – Тот хмуро посмотрел на Зама, двухметрового, зверообразного, очень не похожего на мореплавателя, с отвращением вздохнул и подумал вдруг, словно поднял завесу, что Исимуд-то, оказывается, совсем не прост. Теперь, куда ни плюнь, везде его народ. И в море, и на суше, и в небе, и под землей. Потоп не потоп, катаклизм не катаклизм… Впрочем, долго рассуждать на темы популяций Тот не стал, принялся прощаться. Сердечно с Зиусурдой и дистанционно с мореходами. Его ждала куча, гора, фантастическая прорва работы. Километры и километры километрового же льда, неотвратимо надвигающиеся на беззащитный океан. Готовые под корень извести дело всей жизни Ана, великого ануннака, достойнейшего из достойных. А этого допустить было никак нельзя.

Глава 5

– Ох, что-то не нравится мне эта пицца, – веско законстатировал Небаба, однако не побрезговал, снизошел, откусил огромный кусок. – М-м, а вроде и ничего. Только вот диаметр маловат.

– Пицца, Сема, очень даже неплоха, – отозвался Потрошитель. – Римским легионам и не снилось[28]. Чтобы такая вот, с сыром, с ветчиной. А вот насчет диаметра ты прав. Не тот калибр, не тот, мелковат.

– Да ладно вам, братцы, восхищаться, вы просто не пробовали кайнаров, – с ревностью заметил Рыжий. – А, командир? Скажи.

– А? – Бродов перестал жевать, кивнул и вспомнил кайнары Марьяны, круглые, поджаристые, вкуснейшие пирожки, выпекаемые в количествах неимоверных. – О да, кайнары – это вещь. Жрали бы легионеры их, Рим бы стоял и по сию пору.

Они сидели вчетвером в пиццерии «Трапезунд», то ли поздно завтракали, то ли рано обедали, не понять, время было ни то ни се, около одиннадцати. Бродов, Рыжий и Серафим прели в оранжевых комбезах, изображали то ли ремонтников, то ли спасателей, то ли работников с большой дороги. Небаба же был одет в вульгарный ватник, зато имел настоящий теодолит, трехногий, обшарпанный, напоминающий орудие инженера Гарина. Так они и сидели в тесном коллективе – делились впечатлениями, замечаниями, соображениями. Что интересно, в действительно тесном. Заносчивый Потрошитель, презирающий род людской, отлично поладил и с Небабой, и с Нигматуллиным. Хотя, увидев их впервые четыре дня назад, посерел, побледнел, изменился в лице и, выругавшись по-человечески, воззрился на Бродова.

– Даня, что это значит? Даня, этого не может быть. Даня, ведь это же…

вернуться

26

Если кто не помнит, это был главный космодром ануннаков.

вернуться

27

От Сиппара до Шуруппака было примерно 18 беру, то есть примерно 180 км. С такого расстояния можно без труда заметить старт космического аппарата.

вернуться

28

Пицца изначально была пищей римских легионеров, ее пекли на кострах.