Однако летели недолго. Скоро полет замедлился, поток стал густеть и постепенно превратился в банальную пробку – прибыли в центр Каира. Бензиновое облако сделалось гуще, какофония неистовой, скорость медленной, никакой, в час по чайной ложке.
– Стой, мусульманин, – сориентировался Бродов, честно рассчитался по таксе[101] и в сопровождении Небабы, Серафима и Кобельборза окунулся в марево дня. Все поняли его правильно, промедление было смерти подобно.
– Эх, ухнем. Сам не пойдет, – снова Небаба и Потрошитель взялись за Кобельборза, Бродов, полагаясь всецело на интуицию, выбрал наудачу маршрут, и они двинулись колонной налево, на параллельную улицу – дай-то бог, чтобы без пробок. А вокруг кипела жизнь огромного мегаполиса, было очень жарко, душно, дымно, шумно и вонюче. Чахли в бензиновом тумане пальмы, шуршало мусорное конфетти, на стенах домов урчащие кондиционеры соседствовали с выстиранным бельем. В небе кружились голуби, араб драил арабу башмаки, воздух отдавал запахом асфальта, кофе, мяса, пряности и, конечно же, кошары, жуткой смеси бобов, фасоли, чечевицы и один лишь Аллах ведает чего еще. Но не всем же угощаться на этом свете нифой из молодого козленка или эстакузой из свежепойманных лобстеров. И никому в шумном этом скопище не было дела до странной процессии – трех джинноподобных неверных с огромным ящиком. Раз идут – значит, надо. И не трем джинноподобным неверным с огромным ящиком – Аллаху. Всевидящему, Всезнающему, Всемогущему. Выше которого – нет. Раз разрешил – пусть идут…
На параллельной улице было повеселей, вернее, не было пробок, транспорт двигался медленно, но зато верно. Со скоростью пешехода.
«Это же не киноцефал, это мамонт, слон, – Бродов подсобил с приземлением Кобельборза, опустился на корточки, сунул руки в контейнер. – Кажись, дышит. Только не отчетливо. Эка, как его». В это время за его спиной гикнули, свистнули, крикнули, прогремел рык Небабы: «А ну стоять, денег дам!», и резко сработали тормоза. «А, такси подано», – обернулся Бродов и неожиданно почувствовал себя полным дураком. Той самой куклой из песни, которую дергают за нитки. Перед ним стоял знакомый, к гадалке не ходи, микроавтобус «форд транзит». Американский, дезинтерийно-желтый, отремонтированный за его, Бродова, кровные деньги[102]. Ну да, конечно же, это он, он, местами хорошо помятый, обшарпанный, видевший, правда очень давно, куда лучшие времена. Мгновенно ему вспомнился прошлый вояж, левый суперхауи Веня-Ахмад, кончина его профессиональная от змеиных зубов, словечко колоритное от Дорны – «мурзилка», означающее желтое, аморфное, безвольное существо, вот с такими ушами и вот с таким хвостом. Делай с которым что хочешь. Словно с той куклой из песни, которую держат за нитки. Эх, узнать бы, кто их держит в руках…
Впрочем, недолго Бродов пребывал в раздумьях – время было не думать, время было действовать.
– Салям, – сказал он водителю, матерому арабу. – Ви нид э гуд докта фор ауа доги. Кен ю хелп? – И он кивнул на ящик, где страдал киноцефал. – Ви кен пэй вел[103].
– Энд ю аск ми, иф ай кен хелп? – даже не взглянув на ящик, расцвел в улыбке араб. – Оф корс. Май бразер из зэ бест энимал доктор ин Кайро. Хи хэз хиз оун клиник, зи бест ин Кайро. Тен долларе он л и энд ю вил би зеа виз е доги. Энд нау ай кол май бразер ту препэер эвэресинг[104]. – И, вытащив откуда-то с груди мобильник, он с увлечением затарахтел в эфир. И сразу чувствуется, с благодарностью. К промыслу господнему. Ну да, всемогущий Аллах Акбар, а десять долларов – это сумма[105].
Пока благодетель общался в эфире, устроили раненого, погрузили багаж и уселись сами в душном, напоминающем пекло салоне – накрывшийся аэрокондишен все так и не работал.
– Ол райт, бразер вейтс ас, – вернулся рулевой, по новой расцвел в улыбке и принялся ручкаться со всеми. – Салям, салям. Май нейм из Саид. Глед ту мит ю. Бразер из олсоу глет[106].
Взревел мотор, сработало сцепление, колеса оттолкнулись от асфальта. И потянулся за бортом, как в прошлый раз, Каир – огромный город, квинтэссенция контрастов. С нарядной суетой площади Тахрир и подозрительными кривыми улочками района Булак, с современными небоскребами и шпилями минаретов тысячи и одной ночи, с приторной блевотиной кока-колы и изысканным вкусом бриуатов – треугольных аппетитных пирожков с мясом, курятиной и рыбой. Со школой при Каирском музее, где два тысячелетних саркофага служат в качестве скамеек, с величественной Цитаделью, построенной Саладдином из блоков, обрушившихся с пирамид, с авторитетнейшим, являющимся кузницей исламских кадров богословским университетом Аль-Асхар. Иль Хамдуль Илла[107], хабиба, хабиба, хабиба[108], «Биляди, биляди, биляди[109]».
– Гуд викл, Саид, – начал разговоры Бродов, подмигнул и хлопнул по обшарпанной торпеде. – Энд калор из найс[110].
Начал осторожно и издалека, в душе тайно надеясь, что машина не та. Мало ли поносных «фордов транзитов» в Египте.
– Энд нот экспенсив, – с радостью откликнулся Саид. – Май секанд бразер эррэенчт, хи из э биг мэн ин полис, зеа вос онли проблем – снейкс, бат, май серт бразер воз онли глэд. Хи из э хауи, грейт хауи. Дид нот херд оф хим? Хиз нейм из ахмад кабир. Хи из зи прайд оф ауар фэмили. Рил прайд[111].
Слева на торпеде лежал Коран, его, согласно законам физики, то бросало вправо, то возвращало на место. Угрюмо глядя на эту Книгу жизни, Данила вспомнил вдруг товарища Сталина с его крылатой эпохальной фразой: «Пойдешь налево – попадешь направо». Да, что-то все смешалось в доме Облонских, сделалось как в дыму, не понять, где верх, где низ, где начало, где конец, где причина, где следствие. Словно в той сюрреалистической сказке про начинающую путанку Алису. Ну вот, только, блин, поносного «транзита» и чудо-хауи Ахмада Кабира ему и не хватало. Для полного, такую мать, совершенного счастья.
А поносный «форд» тем временем пересекал Каир: древний Гелиополис фараонов, шумный, похожий на муравейник Центр, Старый Град, обитель исконной веры. Путь был неблизкий, в Гизу, на самую периферию мегаполиса. Наконец движение активизировалось, небоскребы остались позади, и пошла та самая периферия: мусор грудами, босые дети, тощие ослы, впряженные в подобие тачанок. Воздух сделался густым, ядреным, ощутимо плотным, отдающим и за километр отнюдь не «Шанелью». Не удивительно, это был район Верблюжьего рынка, места, где продают все то, что мычит, блеет, кукарекает, судорожно визжит, исходит криком, истошно заливается, орет на всю округу. Хвала Аллаху, не хрюкает и не лает[112].
– Зубб-эль-хамир, вот э смел, – выдал комментарий Саид, шмыгнул широковатым носом и с лихостью дал по тормозам у каменных, истертых ступеней. – Бисмилла, эррайвд[113].
Ступени дружно вели вниз, куда-то внутрь подвала, над ними мощно кривилась вывеска черным по розовому, на арабском. В целом же все это было похоже на позабытое богом бомбоубежище.
– Доктор Шейх Мусса, ветеринар божьей милостью, – криво усмехнулся Серафим, видимо, понимавший по-арабски, а Саид тем временем спустился по ступенькам и исчез за громко охнувшей дверью.
104
И вы меня еще спрашиваете, могу ли я помочь? Конечно же, конечно. Мой брат лучший ветеринар во всем Каире. И его клиника тоже самая лучшая в Каире. Всего 10 долларов – и вы скоро будете там вместе со своей собачкой. А сейчас я позвоню моему брату, чтобы он приготовил все необходимое.
111
И недорогой. Мой второй брат устроил, он большой человек в полиции. Там, правда, была проблема одна – змеи. Но мой третий брат был только рад. Он хауи, великий хауи. Не слышали о нем? Его имя Ахмад Кабир. Он гордость нашей семьи, настоящая гордость.
112
Ну, со свиньями в исламе все ясно – нечистое животное с раздвоенным копытом. С собакой же не все так просто. С одной стороны, по преданию, она укусила Пророка, и ее прокляли. С другой же – знаменитые арабские породы борзых, например, салюки, пользующиеся любовью и признанием: на охоте их возят с собой на седлах и спускают на землю лишь при приближении дичи. Они служат предметом нежных забот и ласки для мусульманских женщин: на зиму те шьют им теплые покрывала, к лету накидки, чтобы предохранить их от назойливости мух и других насекомых. Борзым делается особая постель, кормят их питательной, но нетяжелой пищей, основу которой составляет мясо, верблюжье молоко, томленые овощи, свежие лепешки… Существует также красивая легенда о божественном происхождении породы борзых, она гласит: «Однажды по Высочайшему повелению все звери собрались перед ликом Пророка. Не пришел только еж. Пророк, естественно, разгневался и спросил собравшихся прямо в лоб: кто приведет ослушника? Охотников нашлось двое – лошадь и собака. В глазах их светились желание и готовность исполнить волю Пророка. Лошадь сказала: я найду негодяя, выманю его из логова, но я не в состоянии буду взять его, для этого слишком велик мой рост, к тому же ноздри мои не защищены от уколов ежовых игл. Собака же заявила: мне не страшны колючие иглы, но морда моя слишком толста и не проходит в логово ежа. Выслушав все это, Пророк произнес: да, вы правы. Но я не хочу обезображивать лошадь, уменьшая ей рост, это было бы очень плохой наградой за ее усердие и повиновение. Лучше я прибавлю красоты собаке, чтобы наградить по достоинству ее рвение. Сказав это, Пророк взял морду животного двумя руками и гладил ее до тех пор, пока она не сделалась совершенно тонкой, заостренной. Способной пролезть в любую нору». Да, хорошо быть борзой в странах ислама. Собакой другой породы не очень. К примеру, с приближением месяца Рамадан множество мусульман приносит своих домашних питомцев в ветеринарные клиники на предмет ликвидации. Свои действия они обосновывают так: скоро наступит месяц Рамадан, и моя религия запрещает мне держать собаку. Эту нечистую, грязную, покусившуюся на Пророка тварь.