- Посмотри, - протянула ему еще мокрый альбом.
Пока он рассматривал мои рисунки, я сама рассматривала его, как картину. Он согнулся над маленькими страничками , отчего его плечи стали казаться еще больше и грубее. Глаза быстро мигали и двигались. Он трогал мокрые штрихи, специально пачкая пальцы, а лицо его все оставалось каменным, без намека на эмоции. Джек ребячески откинул альбом и швырнул кисточки к нему. Его золотые волосы налились солнцем, на лице гладь, ни волосинки. Сегодня он выглядит моложе, в густо-зеленом цвете глаз не видно грусти, они прячутся под копной пшеничных ресниц. Он становился таким красивым, когда смотрел на меня. Я хотела сказать ему об этом, но меня прервал звонок мамы. Она даже не знает, где я. Но пока только день. Сколько можно допрашивать меня. Видимо, Джек прочел недовольство в моих глазах, и забрал мой телефон.
- С ней все в порядке, она со мной. Не переживайте, - только и бросил он ей.
Джек положил телефон к себе в карман:
- Забудь о нем. Мы становимся слишком привязанными к этим чертовым гаджетам. Смотри вперед, - я отвела от него взгляд на реку, - вода цвета неба, на том берегу ребята развели пикник, они будто через целую вечность. Над нами небо, вокруг не особо чисто, природа, насекомые, мы черт знает на каком расстоянии от города, у нас еда. Еда, кисти, небо - это сейчас. Хватит уже думать о другом. Живи, девочка.
После его слов не хотелось что-то говорить. Подул ветер, недовольный нами, нагнал туч. Такое приветливое небо стало темным в миг. Чернота захлестнула лес, мы услышали шелест трепещущих кустов рядом, разлетелись птицы. Вода в реке задрожала, угрожающе подмывая к нам. Секунда до дождя, природа была готова к буре. А я нет. Моя рука оказалась вдруг в его руке. Джек сел совсем близко, и под звуки ветра, в темени туч стал целовать меня. Темное небо серым одеялом накрыло нас и спрятало от чужих глаз. Я крепко обняла его, прижимаясь еще ближе. На нас упали первые капли. Они были редкими и теплыми. Нужно было идти, ведь за ними непременно придут тяжелые холодные струи дождя. А он все целовал меня, укладывая на сырую траву, гладил. Помню, я успела увидеть его улыбку, прежде чем вновь закрыть глаза. Он сполз рукой по бедрам, забираясь под юбку. Мрачный ветер, смешиваясь с огрубевшими частыми каплями, спутывал наши волосы; пускал мороз по коже. Кожа Джека была совсем ледяной, как у лягушки, ее холод бил по рукам, когда я трогала его спину под кофтой. Было слышно, как бьется его сердце в тандеме со сбившимся дыханием в минуты, когда его напор ослабевал. Он легонько укусил мне нижнюю губу, а затем спустился ниже по шее. Не помню, холодно было, жарко ли... Перед глазами лишь его оранжевая макушка, его руки, расстегивающие пуговицу за пуговицей, аккуратно, неспешно и небо, гигантское небо плывущее над нами.
Дождь ослабевал, так и не успев разойтись, солнце местами выглядывало, словно интересуясь, как мы тут. Стало совсем светло, я увидела разбросанные вокруг краски, потрепанный альбом и нас. Джек крепко обнимал меня, руки его все так же блуждали по моему телу, рядом лежала моя кофта на пару с бюстгальтером. Сзади прошли те самые ребята с пикника. Когда они успели перейти на этот берег? Я прижалась к Джеку и зарылась в него, прячась от мира. Они быстро прошли мимо нас, хихикая о чем-то, но нам было все равно. От земли тянуло невыносимым холодом, пронизывающим меня. Мы были грязные, мокрые, с гусиной кожей и стыдом в глазах.
- Боже, - шептала, обвивая его руками, - лежу посреди берега, практически голая, занимаюсь с тобой неприличными вещами. Видела бы мама!
Он ухмыльнулся:
- Видел бы папа!
Мы долго смеялись, прежде чем встать, трепали друг друга за щеки, ласкались. Солнышко пригрело нас легонько, укутало.
- Сумасшедшая погодка, - шепнул мне Джек перед поцелуем.
Его губы были такими дрожащими, холодными с металлическим привкусом. Ему нравилось трепать пальцами мочки моих ушей. При этом он улыбался сам себе и порой крепко сжимал меня в нежной неге. Тогда я с большим трудом заставила его подняться и идти.
- Мы здорово разболеемся, глупый. Посмотри на нас, какие мы с тобой грязные.
Я одевалась не спеша, чувствуя склизкую влагу на одежде. Тем временем он все лежал, смотрел на меня, ухмылялся.
- Это они грязные, все остальные. Мы чисты. Нас вымыла любовь.
Мама так кричала на меня, что я стремглав помчалась к Джеку и на следующий день. Мы просто сидели у него до самой ночи. Сидели, разговаривали и пили яблочный компот. К себе в рабочую комнату он не пускал, да там и не уютно было, потому мы обосновались в спальне с периодическими вылазками на кухню. Погода по-прежнему сходила от нас с ума. Кровать находилась у окна, и свет солнца, вечно то скрывающегося, то появлявшегося вновь преображал нас в причудливые темнеющие и светлеющие тона.
Джек по-домашнему укрывал меня пледом, пусть и было тепло и читал что-нибудь из последних статей в своем издании. Он мог часами не отрываться от статьи, рассказывать, перечитывать одно предложение, обдумывая, что с ним не так, вспоминая при это миллион разных ученых, писателей, публицистов, делая сводки, звонки, входя в бешенство, если текст недостаточно хорош. Безумие. Безумие и блестящий запал, добавьте оранжевый цвет, глаза ребенка, и получите его, Джека. Я тогда думала, что буду, непременно, журналистом, и, обязательно, таким же хорошим, как он. Папа говорил, что журналист - это не профессия, а склад ума. В тот день я созерцала наглядный пример его словам. Чувствовать себя глупой неприятно, с одной стороны. А с другой, чувствовать себя умнее человека, которого любишь, неприятно вдвойне. Так что не знаю, кто из нас оказался в более странном положении, но мне чертовски нравилось смотреть на Джека в процессе работы. Кстати, это касается обоих Джеков. И нет, Jack Daniels не в счет.
Я посмотрела на него, потом на свой трезвонящий телефон - кроме маминых звонков на нем не было ни единого сообщения.
- Тяжело привыкнуть к вечному затишью, - сорвалось с губ.
- Прекрати скучать, - не отрываясь от статьи, произнес он тут же.
- Перестань дышать.
- Перестань думать о нем, хотя бы пока я рядом.
- Перестань, ты же знаешь, что я не люблю тебя, Макс.
- Перестань при "люблю" говорить Джек, а при "не люблю" Макс.
- Перестань говорить "перестань" .
Замолчали оба. Он улыбнулся. Нет, он не смог бы обидеться на меня и при большом желании. Ему просто было достаточно, что я с ним. Не важно, что Моцарту он бы, возможно, не понравился, не важно, что Солнце потухнет и разрушит нас, не важно, что я его не люблю - мы же с ним.
Дочитав последнюю статью (она была о неком тибетском монахе) Джек заключил, что пора мне домой. Но я не пошла. Осталась у него. Он утром извинялся перед мамой, но она уже ничего не чувствовала к нам, кроме отвращения. Как она устала от меня. Теперь ей все равно. Мир не готовил меня к тому, что ненависть родного человека может стать чем-то куда ужаснее, пустотой. Чтобы не видеть ее каменных глаз, я вновь ушла с Джеком, гулять, ходить по городской брущатке, плакаться в жилетку, чтоб он утер мне мокрый нос, поцеловав его после этого. Лучше бы это был папа, конечно. Но папа в тот день был занят. С моих восьми лет он часто бывал слишком занят новой женушкой и новой доченькой. А Джек был всегда свободен для меня. Я всхлипывала на его плече в тот день, а он обнимал меня, сидя на диванчике маленького кафе, совсем как в день нашей первой встречи в Испании. Гладил мои холодные плечи, крепко держал дрожащее тело, когда от плача у меня сбивалось дыхание и ничего не говорил, просто отменил все дела и утешал эту дурочку.
- Он сказал: "Прости, милая, я не могу сегодня", понимаешь? Я так просила его поговорить с мамой, сделать что-то, приехать...А у него дочка заболела. Я б сдохнуть могла, но ее насморк остановил бы его от приезда. Хороший папочка, молодец, ничего не скажешь. Им и дела нет. Никогда. Ни одному, - просто рыдала и плакала, несла чушь. И от этого становилось еще жальче себя, еще отвратнее. - И даже ему я не нужна, он ни разу б не вспомнил меня. Как представлю, что он сейчас с другой, целует ее, ею любуется, а не мной, она обнимает его плечи, а не я... Не я. Выкинули все, как куклу. Знаешь, когда ребенок только рождается, никто не ждет, что он перестанет быть центром вселенной, что станет ненужным, что детство однажды кончится. Мама, папа... Я так часто представляю, как они качали меня, крошку, как вместе представляли, какой я буду через несколько лет, как вместе выбирали одежду. Думаешь, мама могла представить, что уже через десять лет, он вот так же будет качать вовсе не ее малышку? И что мир встанет с ног на голову, и даже я окончательно отдалюсь от нее. Она думала, что останется одна одинешенька на всем белом свете? - горькие слезы сдавили мне голос до жалкого писка, я крепко сжала руку Джека, стараясь не смотреть в его глаза. - Думаешь, я знала, что мужчина может любить не тебя одну? Думаешь, когда он смотрел на меня, как на древнее божество, когда плакал на моих глазах, я могла подумать, что он так скоро променяет меня на регулярный секс? Могла ли подумать, что он просто выкинет ту, из-за которой потерял сон, которая с ума сходила от одного вида его сонной улыбки? Черт, да что с ними!? Что с нами? За что Бог создал нас такими заменимыми? - я выдохлась, замолчала, утонула в своем надуманном горе.