Парни снова смеются…
— Вам смешно? А, пожалуй, тут не до смеха! — говорит эта странная женщина.
— Да, — соглашается рослый малый. Он такой тощий, что штаны из чертовой кожи не держатся на нем, и он то и дело их подтягивает. — Мой отец уже третий год безработный.
— И мой.
— И мой.
— Но ведь Адольф даст всем работу! — строптиво замечает тощий.
— Ах так… Может быть, ты объяснишь, откуда возьмется сразу так много работы? Наверное, военные предприятия расширятся?
— Да, пожалуй.
— Смотри-ка, — удивленно разводит руками седая женщина, — мы опять пришли к тому же: к войне! Разве вы так уж жаждете «Вперед, вперед, на поле славы!»?
Они смущенно мнутся. Потом самый маленький из них, но, наверное, самый смелый говорит с некоторым вызовом:
— Мой папа был в плену в России. Он сказал, что ни за что, никогда не будет воевать против русских!
Тощий хочет перебить малыша, но тот упорно досказывает:
— А про Адольфа мой папа говорит, что он просто шарлатан.
— Замолчи, щенок! — кричит тощий. Поднимается страшный шум, но женщина водворяет порядок. Неожиданно сильным голосом она помогает им успокоиться, И обращается к тощему:
— Где это тебя научили набрасываться на маленьких чуть не с кулаками? Может быть, ты был в той банде, которая вчера хотела разогнать собрание рабочей молодежи в Веддинге?
— Я ничего об этом не знаю, — говорит тощий.
— И слава богу. Я надеюсь, что ты никогда не будешь заодно с этими молодчиками.
— В штурмовых отрядах немало рабочих парней… — хмурится тощий.
— Это правда. Но разве ты не слышал, как в Луна-парке зазывала кричит во всю глотку: «Спешите в наш павильон! Вам покажут, как глотают шпаги! А в заключение на глазах у почтенной публики будет съеден живой человек!»
Все снова смеются, а малыш простодушно говорит!
— Ну это же просто приманка!
— Вот именно. Только у наци другая приманка. Тощий сосредоточенно думает и наконец произносит: — Но ведь Гитлер — социалист…
— А разве Носке не называет себя социалистом? На слово «социализм» отзывается душа каждого трудящегося человека, вот им и прикрываются шарлатаны, чтобы зазвать простаков в свой балаган.
Им лестно, что она говорит с ними так откровенно. Они расскажут об этой беседе своим товарищам. В кафе собираются понемногу его обычные посетители. Они прислушиваются к разговору седой женщины и группы мальчиков.
Беседа заканчивается неожиданно.
К беседующим протискивается толстяк в рабочей блузе и больших роговых очках.
— Товарищ Клара, мы так рады видеть тебя здесь. Она замечает удивление и растерянность на лицах парней.
— Вы даже не поняли, кто тут вас учит, как на свете жить? Хороши! — говорит им толстяк.
Парни переглядываются и шепчутся. Потом подходит тощий, Франц, и, насупясь, говорит:
— Фрау Цеткин, спасибо, что потратили на нас ваше дорогое время.
— А ваше будущее еще дороже, — отвечает Клара. Германия сегодня — какая она? Что можно ожидать от правительства, если президентом избран Пауль фон Гинденбург, престарелый вояка? А из Мюнхена доносятся все громче, все азартнее голоса оголтелых реваншистов и трубадуров национал-социалистской «революции»? Штурмовые отряды разрабатывают пышные ритуалы многолюдных демонстраций. Пока что демонстраций…
Рабочие готовы дать отпор: строятся в колонны «красных фронтовиков», организации самообороны. Тысячные толпы подымают сжатые кулаки с возгласом «Рот фронт!» на митингах в Люстгартене, в Веддинге и Нойкельне, где звучат голоса Вильгельма Пика и Эрнста Тельмана. Где бурно приветствуют «нашу Клару», волосы которой стали белыми, но дух все так же молод. И с тем же молодым запалом она зовет: подымайтесь против фашизма!
Клару Цеткин избрали председателем Исполнительного комитета МОПРа. Организация, носившая это короткое название, быстро ставшее известным, распространяла свое влияние на весь мир. Проникала за стены тюрем и поддерживала жизнь тысяч политических заключенных. Ей удавалось смягчить участь борцов революции, когда их настигала месть классового врага… Она подхватывала последние слова осужденного неправедным судом и делала их достоянием гласности. И принимала под свою заботливую руку вдов и сирот героев, павших жертвой белого террора. Иногда сила мирового общественного мнения останавливала топор, занесенный палачом, или разбивала кандалы осужденного на вечную каторгу.