— Послушайте! — раздражился Шестаков. — Что у вас за дурацкая манера говорить во множественном числе? Вы что, хотите прилечь рядом со мной?
— Хочу, — доверительно поделилась Ольга, прижимая к груди кружку, — но не могу. Так что ложитесь пока один.
— А наконечник стерилизовать вы не собираетесь?
— Зачем? — искренне удивилась медсестра. — Я же вам первому делаю!
— А вчера, позавчера никому не делали? Что-то я не заметил, чтобы вы вскрыли новую упаковку.
— Так я же вам его не в рот совать собираюсь! Какая разница…
На этом интересном месте диалог прервался, потому что в коридоре послышался шум, который, стремительно приближаясь, то распадался на отдельные взволнованные голоса, то вновь сливался в единый жиденький хор.
— Посидите пока! — плюхнула она в раковину кружку. — Я сейчас быстренько разведаю, что случилось, и назад прибегу…
А случилось вот что. В травматологическом отделении, кроме Викентия Палыча, работали еще два хирурга — Олег Иванович Черемушкин и Александр Борисович Семенов. Все трое под стать друг другу — могучие красивые мужики и замечательные врачи.
В тот день дежурил Семенов, а Черемушкин, подавив после сытного обеда диван, поехал на каток в Серебряный Бор за женой и дочкой. Смеркалось, над ледовым полем сияли огни, кружились в морозном воздухе снежинки, и гремела веселая музыка. И настроение сразу стало приподнятым и ностальгически детским. И чего он сам-то не купит себе коньки?
Черемушкин двинулся вдоль снежной кромки, высматривая в пестром калейдоскопе конькобежцев своих девчонок, неловко оступился и упал, рухнул всеми своими девяноста пятью килограммами. Он сразу понял, что сломал лодыжку, а вернее, две: латеральную малоберцовой кости и медиальную большеберцовой, если уж изъясняться строго по-научному.
Никто на корчащегося в снегу мужика внимания не обратил, на помощь не бросился, и Черемушкин, страстно матерясь, пополз к ближайшему от катка кафе. Здесь Олег Иваныч попросил телефон и позвонил в родное отделение дежурному Семенову, а кому же еще?
— Сашка, — сказал он, вытирая платком вспотевший лоб, — я лодыжку сломал. Бери машину…
— Ты дома?
— В Серебряном Бору, в кафе возле катка.
— Еду.
Семенов выскочил во двор, рванул с места новенькую «десятку» и помчался на выручку, но дальше стоянки его не пустили, несмотря на белый халат, объяснения и даже деньги.
— Вызывайте «скорую помощь», — монотонно твердил бесстрастный охранник.
Семенов, кляня его в душе последними словами, припарковался, вылез из машины, гневно хлопнул дверцей, поскользнулся, упал и тоже сразу понял, что сломал голень (как потом выяснилось, перелом оказался не простой, а винтообразный — высшей степени сложности).
— Вызывай «скорую», придурок, мать твою за ногу! — заорал он срывающимся от дикой боли голосом. — Скажи, Семенов из шестьдесят седьмой «травмы»…
«Скорая» приехала быстро, обоих страдальцев привезли в родное отделение и положили рядом в одной палате. Через час прибыл разъяренный Викентий и, как по тревоге, весь прочий персонал в полном составе.
Это уж потом над происшествием потешалась вся больница, а пока могильную тишину отделения сотрясал лишь неистовый рык заведующего. Он, конечно, и прежде не лез за словом в карман, но на сей раз превзошел самое себя. Впрочем, понять Викентия Палыча было не так уж сложно: оба хирурга выбыли из строя в самый разгар травматического сезона, и он остался один на один с не оскудевающим потоком страждущих и жаждущих подмоги. А ведь никто сей поток в другое русло не направит и отделение не закроет не то что полностью, даже частично. Так что придется переходить на военное положение, и прости-прощай относительно нормальная человеческая жизнь. А все из-за этих двух дуболомов! Черт бы их всех побрал, вместе взятых!
Поздним вечером Викентий пришел в палату Шестакова, сел на стул, привалившись к стене натруженной за две операции спиной, уронил на колени большие тяжелые руки.
— Ну что, не всех еще разогнал? — усмехнулся Андрей.
— Да-а, — вяло отмахнулся Викентий.
— Ты че разбушевался-то?
— Че-че, — передразнил тот. — Хрен через плечо.
— Понятно.
— Да ничего тебе не понятно! Понятно ему…
— Ну так объясни по-человечески!
— Да не вовремя все это случилось. Некстати.
— Это всегда некстати. Разве несчастье предугадаешь? — философски заметил Шестаков. — А вот спровоцировать можно.
— Можно, — согласился Викентий и посмотрел задумчиво, словно размышляя, стоит ли делиться с приятелем своими проблемами.