И запахла сентябрьская ночь углем, закружила голову сладкой затяжкой табачного дыма после смены, защекотала сердце стремительным падением клети на пятисотметровую глубину, загоготала басистыми голосами друзей. И вдруг пропало все. "Ру-ки..." - тягостно тикали сиротливым стуком хо" дики. И поплыл террикон мимо вагонного окна, и разрывается грудь неуемной болью.
Сергей чуть ли не физически ощутил, как некая сила безжалостно рвала из его памяти все то, что было дорого ему, грубой, беспощадной рукой возводила в живом сердце непреодолимую стену, отгораживая ею все, что было тогда, от того, что стало теперь.
Сергей искал и не находил средство, способное унять боль или хоть чуточку притупить ее. Чужая, неласковая ночь смутьянкой лезла в душу, сгущала и без того темные краски. "Как жить?" - возникал один и тот же вопрос.
Рядом, склонив голову к плечу Сергея, спала Таня. "Нелегкие сны и в твоей голове, Танечка", - подумал Сергей.
Он вспомнил, как шли они днем по двору, где проходило когда-то детство Тани. Вокруг стояли любопытные соседи, таращили глаза, некоторые плакали. А они шли рядом: Сергеи с низко опущенной головой, словно он был виноват в чем-то перед этими людьми, а Таня с гордо поднятым вверх лицом улыбалась и весело повторяла:
- А вот и мы!.. Вот и приехали!..
Из подворотни резко тявкнула собака и вдруг заскулила жалобно, протяжно, будто извиняясь. Какая-то женщина подбежала к Тане и порывисто расцеловала ее в обе щеки.
- Дай бог вам счастья!
- Кто это был? - спросил Сергей, войдя в комнату
- Не обижайся на нее, Сережа, она не из жалости, она просто так, ну просто хороший человек... А на тех, что хныкали, не обращай внимания. Это они от страха... за себя...
Сергей повернулся к Тане, приник губами к мягким теплым волосам. "Родная моя, любимая! Чем отплачу я за твои муки, что пришлось принять тебе ради меня, за ту боль, что ничуть не меньше моей? Как помогу нести груз, который ты взвалила на свои слабенькие плечики? Чем поддержу на том нечеловечески трудном пути, на который ты, не задумываясь, ринулась вслед за мной? Что бы делал я, как бы жил без твоей безграничной, самозабвенной и чистой любви?"
Наступивший день, первый после больницы, не принес Сергею ничего нового, не развеял тяжелых ночных дум. Та.чя, хлопоча по дому, старалась развеселить его, отвлечь от сумрачных мыслей. Всем своим видом показывала, что все трудное позади, наступила новая жизнь и жить надо по-новому, не поддаваясь печали.
Сергей в глубине души соглашался с Таней: "Да, так надо! Не плакать же беспрестанно о споей судьбе". Но все то же: что делать? Как жить? Неужели вот так, без дела, завтра и после - всегда?.. Эти мысли не давали покоя. Перебирал глазами веши в комнате, а они казались какими-то неловкими, потерявшими для него всякую обиходную ценность.
На этажерке стояли книги. Старые, потрепанные Танины учебники. Сергей пробежал глазами по выцветшим корешкам. На первой полке: "Физика", "Алгебра", "Учебник для подготовки сандружинниц"... На второй ему бросился в глаза знакомый малиновый корешок. Где-го он его видел совсем недавно. Но где? Сергей не мог вспомнить.
"Как же ее достать?" - остановился он в раздумье перед этажеркой. "Ртом!" - осенило его. Он сел на колени и потянулся губами к книге. Не рассчитав расстояния, сильно наклонившись, Сергей потерял равновесие и больно ткнулся лбом в полку. Попытался встать на ноги, но тут же беспомощно повалился на пол. "Спокойно, спокойно!" - успокаивал он сам себя, чувствуя, как неизвестно откуда появившийся приступ дикой злобы захлестывает его. Хотелось заорать безумным криком на весь мир, лишь бы дать выход клокочущей в груди обиде. "Спокойно! - прижимая к доскам ушибленный лоб, прошептал Сергей. - Так дело не пойдет!.."
Медленно поднявшись с пола, он походил по комнате. "Все-таки можно же достать!" - упрямо посмотрел он на малиновый корешок.
Злясь и спеша, Сергей снова принялся за начатое дело. Но книга, как заколдованная, ускользала ото рта, пряталась все глубже.
"Сверху, зубами! - решает Сергей и упирается носом в полку, Проклятье! Все против меня, даже собственный нос!"
- Глупенький! - услышал он позади себя голос Тани. - -Неужели тебе трудно позвать меня? Не делай больше так, Сережа, я обижусь!
- Я хотел сам, - смутился Сергей. - Надо же как-то приспосабливаться.
Внимательно посмотрев на Сергея, на его растерянно-удрученное лицо, Таня вдруг улыбнулась и согласно кивнула головой.
- Это от Егорыча, - положив книгу на стол, сказала она. Таня открыла малиновую обложку. На титульном листе
Сергей прочитал:
<И. Е. Ларину. Другу, как брату. В день рождения. Район Норильска. 17 янв. 49 г.".
Ниже химическим карандашом было написано:
"Танечке и Сереже Петровым.
На долгую, добрую память,
14 сект. 1960 г."
А еще ниже крупным типографским шрифтом: "СПАРТАК"
- Постой, постой! - встрепенулся Сергей. - Четырнадцатое... Это же за день?..
- Да, Сережа, пятнадцатого его не стало... Кузнецов передал...
- Ты знала о его болезни?
- Да. Мы с Григорием Васильевичем не хотели расстраивать тебя. Опасались - ты опять, ну, как тогда... лекарства не принимал. Егорыч сам просил не пускать тебя к нему. Си знал, что умрет...
- Трудно, наверно, жить и знать, сколько осталось... Впрочем, как знать, что трудней - сразу или постепенно...
- Ты о чем? - вскинула глаза Таня.
- Сам не знаю. Шальные мысли лезут в голову. Дело нужно, тогда и всякая ерунда перестанет в голову лезть. Ты думаешь, я сам не понимаю, что нельзя поддаваться всяким... Только непросто это, Таня! Когда раны болели, легче было. Порошки, морфий унимали боль, а сейчас? Слышала, как гудят по утрам гудки? Душу рвут. Люди пошли на работу, спешат, волнуются, а я вроде тунеядца... В глаза стыдно смотреть...
- Не сочиняй, пожалуйста! -- возразила Таня, - Не на базаре ведь руки потерял...
- От этого сейчас не легче. В двадцать пять лет - и конец... Ни на что не годен. Неужели ни на что? А, Таня? Неужели только спать, есть, да и то с твоей помощью?
- Придумаем что-нибудь, Сережа. Вот увидишь!
Таня приблизилась к нему. Ей хотелось сказать что-то очень важное, придумать такое, чтобы сразу все прояснилось. Но она ведь тоже не знала, что делать. Она только верила, непоколебимо верила.
Так началась у Сергея новая жизнь. Порой ему казалось, что время застыло, перестало двигаться. Иногда эта кажущаяся неподвижность времени вдруг начинала беспокоить я даже мучить Сергея так, словно она была в действительности. Он чувствовал тогда себя смертельно раненным, и его не так угнетала боль, как то, что время для него остановилось, а товарищи идут вперед, забыв об упавшем и утверждая тем самым его непригодность для дальнейшей борьбы.
Однажды он вспомнил рассказ участника войны о том, как тот в одном из боев бежал впереди со знаменем и был тяжело ранен. Знамя подхватил другой, и через несколько минут оно затрепетало на самой видной точке "господствующей высоты". Там ликовало многоголосое "ура", трещал автоматный салют, а он лежал на росистой траве, глотая кровавые слезы от обиды на солдатскую судьбу.
Сергей не видел войны, но всем своим существом понимал чувства того солдата.
В середине октября, сняв небольшую комнатку недалеко от центра города, Петровы переселились в нее. Сергей почувствовал себя свободнее. Исчезло тягостное чувство, что он стесняет кого-то, мешает, ломает издавна заведенные порядки и привычки. И Таня в новой квартире стала другой. Ей было свободнее. Уходя, она и матери не могла объяснить, почему именно свободнее. Ведь многое трудно было объяснить даже матери.
С первых же дней в комнате одна за другой стали появляться книги. Таня приносила их незаметно для Сергея, потихоньку клала на подоконники, стол с таким расчетом, чтобы ему было удобнее взять их ртом. Читать книги она не предлагала, надеялась, что Сергей сам потянется к ним, без просьб и напоминаний.
- Откуда у нас столько книг? - спросил однажды Сергей,