- Ой, Сережка, какой же ты глупый! Разве можно так, за здорово живешь, всех под одну гребенку!.. Услышал какого-то дурака, сам делаешь глупые выводы. Да сколько примеров и в жизни и в книгах, что сильные люди именно те, кто наперекор всему, даже самому страшному, продолжают бороться!
- Не надо, Танечка... И про Мересьева, и про Корчагина.. Я не герой, я просто слабак, если не могу с собой сладить...
- А Егорыч! Ты забыл про него? Серело, ну нельзя же так... Люди не звери, они все поймут.
- Лучше бы не понимали и не жалели. Затворником жить нельзя - это я знаю, но что делать, что делать?!
3
- Мама, а почему у дяди рукава пустые?
- Тише, дочка. Не кричи так громко. У дяди ручек нет.
- Почему нет, мама? У всех есть, а у него нет?
- Смотрите, девчонки, парень без обеих рук! Ой, молодой какой!.. Вот страшно!..
- Чего уставились-то, дикари! Горя человеческого не видели! Выпучили глаза!.. Ох и народ!
А он, втянув голову в плечи, неловко приседая на больную ногу, торопился вырваться из шумного потока улицы, скрыться от людских взглядов и слов, что, будто камни, летели ему в душу.
- Не обращай на них внимания, Сереж... Нельзя же так. И никто на нас не смотрит, это только так кажется с непривычки...
- Я чувствовал, я знал... - бессвязно повторял Сергей, увлекая жену в безлюдный переулок.
- Что ж, так и будем бегать от людей? - опустив голову, говорила Таня, когда они забежали в подъезд чужого дома.
- Не могу я, Таня. Мне не по себе. Хоть сквозь землю г.ровались. Понимаю, нельзя так, но ничего не могу поделать с собой. Кажется, вся улица остановилась и смотрит... В глазах жалость и страх, а я не хочу, не хочу, чтоб меня жалели или пугались!
- Да никто так и не думает! Ведь ты все это сам сочинил.
- Да ты посмотри в их глаза... яснее слов...
- Не все же так смотрят на тебя. А ротозеев всегда хватало!
- Идем домой, Таня. Меня будто избили ни за что... Хочется напиться... до беспамятства... забыть обо всем... Купи водки.
Таня стояла ошеломленная. Впервые за их совместную жизнь Сергей заговорил о выпивке. В больнице ее предупреждали, что Сергей станет пить, попытается залить свое горе водкой. Таня не верила. Знала - Сережка всегда питал отвращение к спиртному, да и не таков он. И вот... Новая беда, казалось, неотвратимо нависла над ним. Отказать ему в его просьбе она не могла и вместе с тем понимала, что в пьянстве, как и во всяком дурном деле, трудно сделать только первый шаг. Потом уже все пойдет само собой.
- Не пей, Сережа, - попыталась она отговорить его, - что хочешь делай, только не пей. Ты же понимаешь - это может погубить тебя.
- А чем мне дорожить в этой жизни? Что мне в ней осталось? Скажи, что? - зло выкрикнул Сергей.
Четвертинка водки, купленная в магазине, казалась Тане многопудовой гирей. Она шла по улице и прятала от прохожих глаза. "Сама несу в дом горе", - не выходило у нее из головы. "Погоди, узнаешь, бабонька!.." вспомнился тор же" ствующий хохоток медсестры. "Господи, неужели это судьба? Неужели без нее, проклятой, и мой Сережка не обойдется?"
Выплеснув водку в кружку, Таня дрожащими руками под" несла ее к губам Сергея и затаила дыхание. Запрокинув голову и как-то болезненно сморщившись, Сергей сделал глоток, другой, поперхнулся и, стуча зубами о край кружки, с отвра-шением выпил водку.
Горькая влага опалила желудок, дурманом ударила в голову. "Сейчас будет хорошо!" - подумал Сергей и закрыл глаза. Стул под ним качнулся, и закружилась вся комната бешеной каруселью, "...у всех есть, а у него нет? Почему нет, мама? Почему?" - вдруг заплакал в ушах детский голосок. "Горе человеческое, горе, горе..." - бубнил мужской бас. "Водка погубит тебя, Серело".
- Нет, это я гублю тебя! - ударился головой об стол Сергей. - Зачем я коверкаю твою жизнь? Приношу одни страдания. За что? За твою любовь, верность? Но я же не виноват. И кого тут винить? Что же ты молчишь, Таня? Ну почему меня насмерть не убило? Зачем мне такая жизнь? Пьяницей, подлецом я не хочу быть, не могу... Мне все противно... и моя жизнь... Но по какому праву, вдобавок к своим бедам, я гублю тебя?
- Ты пьян, Сергей, и говоришь глупости...
- Нет, я не пьян! Я только отчетливей понимаю свою вину перед тобой. Я живу и в этом перед всеми виноват. Мое место... живым я только мешаю... путаюсь под ногами, как жалкий трус...
- Не надо, Сергей, прошу тебя... перестань...
- Вместе с руками надо было резать и сердце. Что же мне делать с ним, если оно болит... невтерпеж?! И водка не помогает. Мало... Сходи купи еще. Я хочу напиться...
Ближайшей к дому точкой железнодорожного полотна был переезд. Сергей прикинул - идти до него не более пяти минут. Поезда ходят часто пассажирские, грузовые, маневровые...
Очень давно на том переезде поезд задавил человека. Перерезанный пополам труп лежал по обе стороны рельсов, а вокруг толпились любопытные. Студент Петров шел в парк на танцы и тоже присоединился к толпе. Когда мертвого по частям клали на носилки, кто-то громко вскрикнул, и мужской голос без тени сожаления бросил:
- Ему уже все равно...
"Почему презирают самоубийц? - на миг задумался Сергей, когда Таня ушла в магазин. - А им все равно... им все равно, все равно..."
Он зубами зацепил пальто и кинул его на плечи. Ноги противно дрожали, по лицу текли холодные капли пота. "Прости меня, Таня. Я не виноват. Так сложилась жизнь. Тебе будет лучше. Через год-два ты это поймешь".
Уличная дверь оказалась запертой. "Нарочно или по привычке?" Сергей налег плечом, дверь не отворялась. "Даже здесь не везет!" Он побежал в комнату, метнулся из угла в угол и в бешенстве ударил ногой в оконную раму. Посыпалась замазка, звякнули стекла, окно вывалилось в захламленный двор.
"Я бы написал тебе записку, объяснил бы все, попросил прощения, но ты сама знаешь: сделать этого я не могу. Танечка, родная, прости меня, я не буду мешать тебе. Ты назовешь это подлостью, но так надо. Иного выхода из этой г.роклятой жизни нет".
На углу улицы Пушкина ветер рванул с плеча пальто, и Сергей еле успел удержать его подбородком. Издали он увидел, что переезд закрыт, - вереница автомобилей выстроилась до самой гостиницы.
"Где-то на подходе поезд. Грузовой или пассажирский? Этой дорогой мы ходили с Таней в парк. Кто-нибудь скажет: "Ему теперь все равно... - Увидит, что инвалид, добавит: - Отмучился..." Больно не будет, я знаю. Не успеешь почувствовать".
В распахнутом пальто, без фуражки, Сергей стремительно бежал к переезду. Прежней боли в ноге не чувствовалось, она сделалась какой-то деревянной и очень мешала идти еще быстрее. Рукава пальто трепал ветер и с каким-то диким остервенением хлестал ими по спине
"Таня увидит окно и догадается. Родная ты моя, сколько горя я принес тебе. Пусть это будет последнее. Прости... Этот прекрасный мир оказался для меня трудным, невыносимо трудным".
Из-за здания драмтеатра тяжело ухнул и засвистел сиплым, протяжным гудком тепловоз.
"Осталось метров двадцать. Скорее! Шахтеры скажут: "Трус!" Ребята, я не трус, вы это знаете. Быть лишним невыносимо... Поймите меня".
В городском парке взвизгнула игривая мелодия и тут же была раздавлена дробным стуком колес. Поезд выскочил на переезд. "Грузовой", - - с тупым безразличием отметил Сергей и, сам не осознавая, для чего, начал считать мелькающие мимо него колеса. По его лицу катились слезы, а он скороговоркой шептал:
- Раз, два, три... - будто от того, правильно или нет будут посчитаны колеса, зависело что-то очень важное. Под тяжестью вагонов шпалы вдавливались в землю, а рельсы, словно гибкие тростинки, дрожали и гнулись.
"Разрежет сразу. Пригнуться и прыгнуть... только не сильно... головой вперед... Эх ты, жизнь! За что же ты меня так?.."
- Сирныки е? Сергей вздрогнул и оглянулся. Пожилой мужчина стоял
рядом с ним и жестами как у глухонемого, просил спички.
- Зачем они мне? - шевельнул бескровными губами Сергей.
Человек обошел его сзади, пощупал рукава пальто и повернулся уходить. Сделал несколько шагов в сторону, резко крутнулся на месте, подбежал к Сергею и рванул за плечо.