– Я думаю, что и на них те же самые законы распространяются. В конце концов, живая субстанция от неживой тем и отличается, что обладает, на основе химических и физических процессов, способностью к самоорганизации. Конечно, при этом накапливается энтропия. Уверен, что и у этих сущностей – та же проблема. Разумеется, они смертны, только срок их жизни, если можно так выразиться, очень длительный. И энергия для питания нужна им постоянно.
– А крест этот в госпитале?
– Не могу утверждать, но… Мне представляется, что они тоже подвержены своего рода эволюции, тем более, что мутационные изменения в их, так сказать, «организмах» вызвать не в пример легче, чем в сложных системах. Фактор среды очень сильно должен влиять.
– Бесы примитивны, а, отче?
– Безусловно, примитивны, Яков Кириллович.
– И тут нет противоречия с эмпирическим знанием. Дальше, Владимир Иванович.
– Полагаю, они умеют впадать в состояние, которое можно назвать спячкой. В состоянии покоя им нужно совсем немного энергии, буквально крохи. А вот в состояние возбуждения они приходят, когда их… вызывают.
– Имя!
– Да.
– Остаётся опять же проверить это на практике, – Гурьев посмотрел на священника. – Нет, нет, отче, вы меня неправильно поняли. Исключительно при благоприятных условиях.
– Господь с вами, Яков Кириллович.
– Погодите, господа, – вмешался Матюшин. – Но тогда получается, что они могут самостоятельно передвигаться? Даже самые примитивные из них?
– Я думаю, человек, вызывая беса, уже снабжает его энергией. А вот как это на физическом уровне происходит – это, знаете ли, вопрос вопросов, Николай Саулович.
– А я думаю, они всегда возле людей держатся, – сказал Тэдди. – Им же люди нужны, правильно? Они же только от людей могут получить то, что им нужно?
– На земле – скорее всего.
– Тогда они всегда близко, – нахмурился мальчик. – И всегда ждут, как за людей зацепиться. Да, Джейк?
– Очень похоже, – Гурьев кивнул. – Очень. И это, конечно, всего-навсего паразиты. Большие и маленькие. И перемещаются только в носителях, а в свободном, несвязанном, так сказать, состоянии, либо не слишком опасны вообще, либо очень непродолжительное время. Хотя, чтобы человека убить, времени нужно – всего ничего. Так что… опять никакого противоречия. Можно и повоевать.
– Единственно возможный способ войны, Яков Кириллович – принять сторону Господа, сторону Добра, если термин «Господь» вас не устраивает, и во всём этому выбору следовать.
– А мы не этим разве занимаемся? – удивился Осоргин.
– Совершенно не этим, Вадим Викентьевич, – повернулся к нему отец Даниил. – Или вы думаете, что путь Добра – это скакать с револьвером и палить в белый свет, как в копеечку? Освобождать, как Яков Кириллович выражается, души из тел – это, по-вашему, есть следование воле и принципам Господней Любви?!
– Не согрешишь – не покаешься, – проворчал Осоргин. – В монастырь теперь прятаться, так разве?
– И это путь, Вадим Викентьевич, – мягко возразил Матюшин. – Однако, насколько я понимаю, не для всех. Для вас, для меня, для Якова Кирилловича путь этот тоже, конечно же, не заказан, однако уж очень он долгий.
– Длительность вещь тоже крайне неприятная, однако беда не только в ней. Если бы мы Царство Божие на земле устанавливали, тогда, конечно, прямая дорога – в монастырь, другого пути не существует. Мы же, отче, таких возвышенных и, прямо скажем, несбыточных целей перед собой не ставили никогда.
– А какие ставили? Царство земное? – тихо спросил священник. – Известно ли вам, кто сим царством управлять будет?
– Нет, – резко сказал Гурьев, обменявшись быстрыми взглядами с Матюшиным. – И такую цель, невероятно глупую, по причине её амбициозности, я никогда перед собою не ставил. И абстрактная всеобщая справедливость меня тоже не интересует, ибо это утопия, и утопия крайне опасная и донельзя кровавая. Всегда существовал и будет существовать потенциал интересов, и баланс между ними, равновесие – вот это возможно и, больше того, настоятельно необходимо. Начинаю же я, что вполне понятно, логично, этично и так далее, с близких и дорогих мне людей – с себя, в каком-то смысле. Это – как точка отсчёта, печка, от которой мы пляшем. А все эти царства божии да земные, всеобщие справедливости, коммунизмы и прочие измы – совершенно неустойчивые, неравновесные системы, потому и такой, извините за выражение, бардак в мире и творится. Удерживающие нужны, отче. Да не один – много. Те, кто понимает: равновесие – вот главное условие существования и развития. И в обществе, и в космосе, и в природе. Иначе – энтропия и хаос, разрушение и смерть.
– Однако… – крякнул священник.
В каминном зале повисло молчание. Первым нарушил его генерал:
– Я, дорогие друзья, чувствую, что мы все уже устали неимоверно. Потому предлагаю господам перекурить происходящее на балконе, кто курит, а всем остальным переместиться в столовую с целью всё сказанное как следует разжевать, заесть и запить. Что скажете?
– Вы молодец, Николай Саулович, – Рэйчел вздохнула и поднялась, за ней повскакивали и все остальные. – Я настолько заслушалась, что совершенно позабыла о своих обязанностях хозяйки. Вы, в самом деле, можете спокойно покурить – здесь или в саду – а я распоряжусь насчёт ужина. Огромное вам спасибо за лекцию, Владимир Иванович. Было очень интересно и… познавательно. И как-то даже совсем не страшно, – она улыбнулась Ладягину. – Жду вас к ужину ровно в половине восьмого, господа.
Движение, возникшее совершенно естественным образом после этих слов, позволило Матюшину уединиться ненадолго с Гурьевым.
– Интересно вы пророчество интерпретируете, Яков Кириллович. Признаться, не ожидал – а получается-то весьма интересно.
– А вы думали – провалюсь, ваше превосходительство?
– Снова вы меня уязвляете, – кротко вздохнул Матюшин. – Да неужто не поняли вы ещё, что я за вас и за пресветлую нашу княгинюшку… Бог вам судья, Яков Кириллович. По-моему, извелись вы просто от тревоги за неё, голубушку. Надобно вам отдохнуть. Берите-ка её с мальчишкой в охапку, да отправляйтесь недельки на две, а то и на месячишко, на Мальорку какую, что ли. Ничего не рухнет, мы с Вадимом Викентьевичем справимся.
– Coupe d’etat [12]? – усмехнулся Гурьев.
– Опять вы, – уже сердито насупился генерал.
– Никак сейчас отдыхать не получится, Николай Саулович. Пиренейские дела на подходе, и вообще – не получится.
– Не считаете необходимым меня туда откомандировать?
– А не откажетесь?
– Так ведь сам вызываюсь. С удовольствием поеду. Тряхну, можно сказать, стариной.
– Вы берегите себя, Николай Саулович, – с тревогой сказал Гурьев, вглядываясь в лицо Матюшина. – Вы у нас совершенно уникальный, один, других таких, как вы, не имеется. Рисковать вами я не могу.
– А никакого риска, Яков Кириллович. Раз, два – и в дамках.
– Ну, в таком случае – на том и порешим.
После ужина все, как по команде, снова потянулись в каминный зал, кроме Тэдди и Ладягина. Мальчик отправился спать: режим – превыше всего, а оружейник, никогда не питавший особых пристрастий к политическим разговорам, решил, что ломать эту замечательную традицию, им самим для себя установленную, ему даже сегодня совершенно не хочется.
Джарвис, расставив кресла вокруг камина, чопорно пожелал всем приятного вечера и, вознаграждённый за усердие благодарным кивком Гурьева и улыбкой хозяйки, удалился. Разговор перешёл в другое русло и двинулся в область морали и права, где теперь уже отец Даниил чувствовал себя полноправным хозяином.
– И всё-таки меня, признаться, совершенно не радует перспектива быть безмолвным свидетелем насилия. Неправильно это, не по-христиански. Само понятие удержания, Удерживающего, наполнено глубоким смыслом. Оно наводит на мысль об ограде, об особом препятствии, которое стоит на пути вторжения зла в повседневную жизнь, и о страже, который препятствует такому вторжению… Именно такую мысль вкладывает православная церковь в свое учение о Христианском Царстве и о стоящем во главе его Царе – Удерживающем, Катехоне, единственном полномочном носителе власти судейской и карающей…