Вот такова суть этого дела. Я очень прошу тебя, вышли мне какую-нибудь книгу, брошюру, где писалось бы об этом случае. Сам понимаешь, для меня это очень важно.
Спасибо тебе за открытки. Ты попал прямо в цель. Мне сейчас особенно часто вспоминается Люблин. Закрою глаза и вижу себя в Люблине. Только я не раненый иду с монашенкой, а брожу по вашим улицам молодой-молодой, в белой рубашке. Город ваш — в зелёных скверах, белокаменный, люди улыбчивые, весёлые. А то вижу, как несу я на ту полукруглую площадь цветы. Там ведь могила моих товарищей-танкистов, моих побратимов.
Собираюсь приехать в Люблин на 25-ю годовщину освобождения города. Вот тогда мы с тобой свидимся, поговорим.
Низкий поклон твоей покойной маме, твоим соседям. Я жив, и настроение у меня бодрое — собираюсь жить до ста лет, всем смертям назло».
Неделя в Койкарах пролетела быстро, как один день. Лето разгоралось. Июльские дни были ленивые, томные от жары. Алексей Николаевич вставал на зорьке. Шёл через лес, и сапоги его тонули в густо-зелёных пружинистых моховищах, оставляя лишь на минуту влажный чернеющий след. Холодные, росные травы били его по ногам, но он смотрел вверх, туда, где вершины сосен золотило восходившее солнце, откуда летел на просыпающуюся землю звонкий птичий гомон. К запахам смолы, муравейников примешивался пьянящий аромат кашки, земляники, иван-чая.
Утрами над озером висел туман. И тогда Киви-ламби казалось загадочным, бескрайним. Пахло рыбой, гниющими валежинами. Тишину будили гагары. Они громко хлопали крыльями по воде, после длинного разбега тяжело поднимаясь ввысь, невидимые пробивали туман. Вырвавшись из сырой пелены, кричали радостно и дерзновенно.
Солнце сжигало туман. Ему на помощь спешил лёгкий северик, загоняя сероватые облачка в тростник, разрезал их тонкими суставчатыми прутьями.
Сколько раз видел всё это он в своей жизни? Тысячу, две, может ещё больше. Но всегда всё увиденное воспринималось с неослабевающей остротой, с непокидающим интересом. В такие минуты в душе происходили какие-то неуловимые движения. Хотелось сидеть здесь весь остаток жизни. Хотелось, чтоб было вечное утро, чтоб солнце, разрезая лучами глубину озера, освещало чёрные спинки плотичек, мирно плывущих беззаботными стайками, грело быстроногих коричневых муравьев, пробегающих в вечных заботах по своей трудовой дорожке, ласкало его огрубевшие шершавые щёки.
В полдень, как всегда, Алексей Николаевич возвращался домой. По селу шёл медленно — спешить некуда, останавливался охотно, если кто из встречных заводил с ним беседу.
Похоже, что на этот раз его поджидала Нюрка — внучка двоюродного брата, востроглазая, веснушчатая девчурка. Ноги у неё вечно были в цыпках, на локтях ссадины, а волосы белые-белые, ну прямо льняная куделька. Звали её в селе Нюрка-зоотехник — всякое зверьё тянула она из лесу. У неё жили две ондатры, ёжик, которого она покрасила жёлтой краской, чтоб сразу было видно его в сарайчике, там же стояла большая клетка с кролями, но настоящей её гордостью и завистью всех мальчишек была небольшая ещё, но очень сообразительная овчарка Спутник.
— А что я знаю, а что я знаю, — запела Нюрка, прыгая на одной ноге, когда Алексей Николаевич поравнялся с ней.
Спутник радостно щёлкал хвостом по знакомым голенищам, задирал голову вверх, будто пытался понять, что ответит Алексей Николаевич.
— А мне ни чуточку не интересно, — замурлыкал Афанасьев, поддразнивая удочками Спутника.
— Нет, интересно, дядя Алексей, очень будет интересно, — и тут Алексей Николаевич уловил, что за напускной беззаботностью скрыты слёзы.
Он снял со спины берестяной кошель, пошёл к плетню, не спеша уселся на траве, вытянув ноги.
— Показать, какого я окуня поймал? Могу даже подарить в твой зверинец, он у меня в таком специальном кисете, вода в нём держится.
— Дядя Алёша, они танк строят, — голос у Нюрки дрожал, глаза она отвела в сторону. — Настоящий, я видела, сама видела. Смеются, говорят, зоотехница. Куда ей.
…Всю команду они застали в сборе. На школьном дворе, около дровяного сарая кипела работа. Стучали молотки, повизгивала пила. Трое ребят приспосабливали дощатую платформу на толстые деревянные колёса. Двое других трудились у готового конусообразного ящика. Высокий парнишка в красной испанке старательно выводил кисточкой на борту ящика ярко-красную звезду. Вверху стояла цифра «164».
— Значит так, привёл вам медсестру, — сказал, поздоровавшись, Алексей Николаевич, делая вид, что ему здесь всё давно знакомо. — Без медицины в бой не ходят. Всякое ведь может стрястись, правда? Вот рекомендую — Нюра, человек стоящий.