— Валерка, разве ты не к нам заехал?
— Нет, я у директора буду жить.
— У директора? Почему?
— Потому что я — комиссар. То-то. А ты пимпа курносая!
«Комиссар»! Мне было чудно: какой же он комиссар! Вот аппаратчик он был хороший: его же мой отец учил сахар варить.
Валерка рассказывал, как он в Петрограде вступил в партию, и бился с юнкерами, и был командиром в Красной гвардии. А теперь он приехал в командировку на наш завод от Главсахара.
Он мне объяснил:
— Понимаешь, мы национализируем земли сахарной промышленности, тут надо навести порядок, социалистический порядок...
Я была еще не такая политически грамотная, но все-таки до меня дошло, что Валерий теперь крупный деятель. Вот тут-то я и вспомнила про «смиренной девочки любовь». И решила держать в тайне свои чувства. Я держала их в тайне все две недели, что Валерий был у нас в командировке. Трудно мне было держать их в тайне. Правда, он был очень занят, но все-таки иногда вечером приходил на танцы, и, хотя он приглашал и других девчат, а фельдшерица Мария просто нахально с ним кокетничала, больше всего танцевал со мной. И мы катались с ним на лодке. Особенно у нас, конечно, не раскатаешься, потому что у нас на заводе в пруд все отходы спускают, а с жомовала такой вонью несет, что аж шатает, кто с непривычки. Но мы все же катались.
И мне дома нисколько за это не попадало. А папа однажды с Валерием выпил и говорит ему:
— Валерка, я тебя всегда любил. Плюнь на свое комиссарство, хай ему грец! Становись знов к аппарату, будем сахар варить. Я тебя женю. На гарной дивчине женю. Свадьбу зыграем.
— А у тебя, дядько Пахом, невеста для меня имеется, вон — Лелька...
— Та на шо тебе така пиголица, — закричал папа, — ни кожи, ни рожи, хай ей грец!.
Они оба стали хохотать, а я ушла на танцы одна.
Потом наступила зима. Завод стал работать — ведь раньше была разруха и сахар вовсе не варили. Потом стали варить, только желтый. А теперь сахар шел белый, как при старом режиме, но крупнее. Я бегала на сушки, где шел конвейер и на железной ленте трясло мелкой трясучкой влажный сахар. Можно было брать его пригоршнями и есть — лишь бы с завода не выносили. Но все-таки некоторые рабочие выносили. Их судили, давали за это десять лет. Но так как рабочие руки ох как нужны были, приговор был условный.
В ту зиму я не училась, потому что в уезде школу развалили саботажники. Мне дали работу в библиотеке: составлять каталог по десятичной системе. Я ездила в город на совещания библиотекарей. На них нам делали доклады о текущем моменте и о внутреннем положении, а также о десятичной системе в библиотечном деле.
Книг у нас в библиотеке было море-океан, потому что мы забрали библиотеку бывших хозяев завода да еще свезли из соседнего помещичьего имения, что осталось после пожара. Я читала запоем все подряд.
Зима была метельная. Иногда Народный дом заносило так, что не выберешься. И я оставалась ночевать в библиотеке. Коптилка горела до утра, копоть черными мухами летала в воздухе, — я читала!
Приезжал на завод Валерий. Он уже не носил солдатскую папаху, а, несмотря на мороз, щеголял в кожаной кепке-комиссарке. Он ее носил чуть набекрень. В ней он мне нравился еще больше. У него были синие, блеклые, как будто выцветшие, глаза. Такими становятся васильки к концу лета. Мне нравились его каштановые волосы, кудрявые после тифа, и даже оспины на носу.
Я уже хотела открыть свои чувства, но подумала, что успеется.
Иногда Валерий приходил ко мне в библиотеку. «На хвылыночку», — говорил он. Но оставался допоздна. Мы сидели с ним в книгохранилище, где я топила печку-буржуйку, чтобы не отсырели книги. Дровишки трещали в печке, Валерка сидел на стремянке, курил роскошные папиросы «Сафо» и учил меня, как на свете жить. Так это называлось.
— Ты, Лелька, конечно, маху дала, что родилась девчонкой, — говорил Валерий, — еще долго, понимаешь, женщина у нас будет на подхвате. Не взять ей с маху позиции. А ты не оглядывайся на то, что девка, — дуй до горы!
И «для примера» Валерка рассказал мне историю своего друга Мишки Семенова, который еще недавно был грузчиком в Николаеве, а теперь «вырабатывался в крупного государственного деятеля».
Поучения Валерки были туманны, но находили во мне живой отклик.
Книгохранилище Валерке не нравилось.
— Слушай, давай где-нибудь поуютнее устроимся — предложил он.
— Можно в «кабинет индивидуальной работы»... — согласилась я.
— Во! Подойдет!
— Так там холодно.
— Затопим.
— А там печки нет. Камин один!
— Камин? — обрадовался Валерка. — Слушай, это красота! В Петрограде я жил в дворянском доме с камином... Где у тебя дрова?