Чуда не произошло. Я принял ящик на грудь, и, сверкнув в воздухе копытами, полетел вместе с ним дальше. Обнявшись как влюбленные, мы с тарой, которая даже скорость не изменила, летели в кучу вещей, до этого выгруженных с вертушки.
Йопс — грохнулся я в кучу и в позе детеныша коалы, обнимающего загривок матери, мгновенно скрылся под палатками-мешками и прочей дребеденью. Ящик, как и положено, лежал у меня на животе и приносил некоторый дискомфорт.
Я попытался выбраться из поглотившей меня кучи, ага, хренушки там.
А аврал продолжался. Заметив, что меня нет, Алексеич как более-менее трезвый выскочил из вертолета и встал на место павшего бойца. То есть меня.
А в это время я скинул с себя ящик и предпринял попытку встать. Я уже даже нашел точку опоры и немного привстал, как Алексеич, здраво рассудив, что надо все валить в одну кучу, не глядя отправил ящик в сторону сваленных вещей, из которых я с таким трудом уже почти выбрался.
Только я стряхнул первый ящик, как на его место со снайперской точностью приземлился второй.
— Йопт!!! — крякнул я, но мой слабый кряк, естественно, никто не услышал. Осторожно выглянув из-под ящика, я с ужасом увидел летящего в меня его собрата.
Хрясь! — и поверх лежащего на брюхе ящика взгромоздился второй. Это уже становилось тяжело. Кишки и прочий ливер от давления начали искать выход наружу.
— Водка! — сквозь шум винтов донеслось до меня. — Где водка?!
— Серега! Серега ее уже принял! — заорал Алексеич, и я понял, что первый, недеццки весящий ящик был с водкой. И еще одну вещь я понял. Я понял, что если водка уже выгружена, то с остальными ящиками они церемониться не будут. И я оказался прав, Нострадамус хренов.
Следующая минута была посвящена превращению меня в камбалу, потому что ящики летели, как дерьмо с гусиной стаи, и на удивление ложились кучно надо мной. Один ящик открылся, и в мой разинутый в крике рот залетела луковица. Теперь я стал похож на камбалу, жрущую лук. Ну и кроме всего прочего какая-то особо шустрая банка с тушенкой зарядила мне в лоб. Так что я был камбалой, жрущей лук и с тушенкой на лбу.
Потом меня накрыло оставшимися одеялами и прочим тряпьем так хорошо, что звук винтов стал намного глуше. А может, это перепонки от натуги лопнули.
— Все! — донеслось до меня. — Взлетай! — Это Алексеич давал пилоту отмашку.
Я знал, что будет сейчас, но помешать этому не мог. Чтобы ветром от взлетающей машины не разметало вещи, мои товарищи… ага, правильно… Эти под сотню килограммов тела со всего размаху плюхнулись на кучу шмоток и раскинули руки, дабы придавить как можно больший объем. Морские звезды, блин!
Я, находившийся в этом бутерброде где-то ближе к земле, почувствовал, как вот-вот, и песец почтит меня своим присутствием лично.
Вертушка улетела, вой стих.
— Мля! — заорал нетрезвый голос. — Серегу в вертолете забыли.
Я хотел сказать, что вот он я, тут, живой, но луковица, плотно забитая в пасть, не то что говорить, а даже дышать нормально не позволяла.
Никто не знает, сколько бы я выбирался из-под этой кучи, если бы кто-то не предложил «дернуть стопочку».
Чтобы «дернуть стопочку», надо было из-под кучи достать ящик. Тот самый, который я первым поймал.
Откинув пару тряпок, он наткнулся на мою руку.
— Ч-ч-что это? — задал он мудрый вопрос.
— Щас, вот, дай тока вылезти, и сей же момент я расскажу, что это, — глухо донеслось до него из-под тряпья.
— Ну? — озадачился он. — Серега!
Моментально раскидав кучу, они вытащили меня, плоского как тетрадный лист, наружу.
— Ссуки, — я выплюнул луковицу в сторону загибающихся рыбаков.
И ОПЯТЬ О РЫБАЛКЕ, ХОТЯ ПРО РЫБАЛКУ ТУТ НЕТ НИ СЛОВА
…По прилете на место рыбалки народ расслабился конкретно. В вертолете, несмотря на шесть выпитых бутылок водки на семерых, еще было более-менее прилично, а уже на месте все дали себе волю. Переводчик, так тот еще в вертушке нагрузил себя больше всех и теперь не то что переводить, а даже по-русски говорил так, что ему самому требовался толмач. Он сидел, забившись в угол, и таращился на всех, как хомячиха на слона в первую брачную ночь.
Я ввиду возложенных на меня как на самого молодого многочисленных обязанностей особо не возлиял, но грамм четыреста успел замахнуть и поэтому чувствовал себя очень неплохо. Все остальные были в разных степенях алкогольного настроения, но трезвого не было ни одного.
Как водится, разгрузились, разместились в зимовье, накрыли стол и дали себе волю. Но справедливости ради надо отметить, что, несмотря на количество выпитого, все было в рамках приличия, не считая переводчика, как обычно уснувшего поплавком кверху где-то на мху.