Конечно, Мэн-цзы нельзя отнести к радикалам — приводимый в нашей антологии отрывок свидетельствует как раз об этом, — но он внес в конфуцианство весьма важный элемент, многие века впоследствии сдерживавший китайский абсолютизм. А главное — Мэн-цзы верил, что человек от природы добр и надо лишь развить в нем врожденные качества, чтобы достичь всеобщего благоденствия. Иными словами, он, как многие великие люди, был немного утопистом.
ИЗ КНИГИ «МЭН-ЦЗЫ»
Некто Сюй Син, проповедующий учение Божественного Пахаря, [99]прибыл в Тэн из царства Чу. [100]Вступив на порог дворца, он обратился к царю Вэнь-гуну [101]со словами: «Пришедший издалека, наслышан о гуманном правлении государя. Хотелось бы, получив землю для поселения, стать Вашим подданным». Вэнь-гун указал ему место. Последователей же Сюй Сина было несколько десятков; все они были одеты в сермяги, плели туфли и вязали циновки, дабы снискать себе пропитание.
Ученик Яэнь Ляна, Чэнь Сян, и его младший брат Цзай, взвалив на плечи свои сохи, тоже пришли в царство Тэн из Сун и сказали: «Мы наслышаны о Вашем совершенномудром правлении, государь. Вы совершенномудрый человек, и мы хотим быть Вашими подданными!» Чэнь Сян повидался с Сюй Сином и испытал великую радость. Он отринул собственное учение и стал учиться у него.
Чэнь Сян повидался и с Мэн-цзы и передал ему речи Сюй Сина: «Тэнский государь — поистине мудрый правитель, однако не слыхал о Пути. Мудрые пашут вместе с народом ради пропитания, сами готовят пищу и управляют. Ныне же тэнский царь имеет амбары и сокровищницы, чтобы кормиться, обирая народ, — где же его мудрость?!»
Мэн-цзы в ответ сказал: «Учитель Сюй, конечно же, ест только выращенный им самим хлеб?»
—Да, это так.
—Учитель Сюй, конечно же, носит им самим сотканное платье?
—Нет, учитель просто надевает сермягу.
—Носит ли учитель Сюй шапку?
—Носит.
—Какую же?
—Белую холщовую.
—А он сам выткал холст?
—Нет, сменял на зерно.
—Отчего же он не сам его ткал?
—Это помешало бы хлебопашеству.
Затем Мэн-цзы сказал:
—А ведь учитель Сюй готовит пищу в железных котлах и глиняных мисках, а пашет железом?
—Да, это так.
—Сам ли он их делает?
—Нет, — ответил Чэнь Сян, — выменивает на зерно.
—Ах, значит, когда зерно меняют на сосуды, то не обирают гончаров и плавильщиков? Да и когда гончары и плавильщики меняют сосуды на зерно, они ведь не обирают землепашцев?! Почему он не изготавливает все потребное ему у себя дома? Разве учителя это не удручает?!
Чэнь Сян ответил:
—Нельзя же заниматься всеми ремеслами и обрабатывать землю!
—Значит, совмещать с обработкой земли можно только управление Поднебесной?! Нет уж, есть удел великих людей, и есть удел малых. Если бы каждый делал сам все, что дают человеческому телу сто ремесел, и пользовался бы только вещами собственного изготовления, весь народ не знал бы отдыха. Потому и говорят: «Можно утруждать свой ум, и можно утруждать тело. Утруждающие ум управляют людьми, а утруждающие тело людьми управляются». Управляемые кормят других, а управляющие от них кормятся. Таков общий закон Поднебесной.
Гл. «Тэнь Вень-гун», ч. 1
Некий житель царства Ци [102]имел в своем доме жену и наложницу. Когда их супруг отлучался, то непременно возвращался сытым и пьяным. Если же жена спрашивала, с кем он пил и ел, то оказывалось, что все это были знать и богачи. Тогда его жена сказала наложнице: «Когда наш супруг отлучается из дому, он непременно возвращается сытым и пьяным, если же спросишь, с кем он ел и пил, оказывается, что все это знать и богачи. Однако еще ни один почтенный человек к нам не заходил. Пойду-ка я разузнаю, куда это ходит муж!»
Встав спозаранок, она, крадучись, последовала за супругом. .. Увы, во всем городе не нашлось такого, кто бы остановился и перемолвился с ним словечком. Когда же наконец он дошел до кладбища у восточной стены, то принялся там клянчить остатки съестного у совершающих жертвоприношения. Но еды ему не хватило, и, осмотревшись вокруг, он тут же направился к другим... Вот каким образом он насыщался!
Возвратившись домой, жена сказала наложнице: «Таков, оказывается, муж наш, на которого мы должны уповать и с которым связаны до конца дней!» Она поведала наложнице все о супруге, и обе они стали лить слезы во внутренних покоях. Муж же, не подозревая ничего, вошел в дом веселый и довольный и принял перед своей женой и наложницей гордый вид...
На взгляд благородного мужа, редко бывает, чтобы люди, стремящиеся к богатству и знатности, к выгоде и карьере, ие заставляли своих жен и наложниц лить слезы от стыда!
Гл. «Лилоу», ч. II
«ЦЗОЧЖУАНЬ»
«Цзочжуань», а полностью — «Чуньцю цзочжуань» («Толкования Цзо на «Весны и осени») — историческое сочинение, которому мы не найдем точной аналогии в европейской античной литературе. Памятник этот двуслойный — в его основе лежит знаменитая летопись Конфуция «Весны и осени», охватывающий период с 722 по 481 г. до н. э., а сама «Цзочжуань» построена в форме комментариев к ней. Однако «Цзочжуань» оказалась намного содержательней исходного «канона» и в литературном плане гораздо интереснее. В известном смысле можно сказать, что именно здесь лежат истоки исторической художественной прозы, которая впоследствии получила в Китае столь широкое развитие.
Заметим, что в Китае издавна существовала традиция фиксации событий — легенда утверждает, что она шла еще от мифического Хуан-ди (2550—2450 гг. до н. э.). При этом придворные писцы соблюдали строгое разделение труда: сидевший слева от государя фиксировал (записывал узелковым письмом, просто запоминая) содеянное, а сидящий справа — фиксировал сказанное. Это считалось делом исключительной важности, ибо кисть и стиль писца приобщали современников к вечности, поэтому «без приказа не было записи». В каждом царстве велись подобные летописи, и, приступая к созданию «Весен и осеней», Конфуций воспользовался уже готовой летописью царства Лу, но поверг ее так называемому исправлению имен: заменив одни иероглифы другими, он привнес в текст оценочный момент. Употребление или опущение соответствующей титулатуры, просто лексические варианты теперь давали понять читателю, что принимает, а что осуждает автор в действиях правителя. Однако «Весны и осени» оставались чрезвычайно лаконичными:
как правило, под соответствующими годами в немногих словах были отмечены лишь военные победы и поражения, заключение союзов, рождение, брак, восшествие на престол и смерть государей, стихийные бедствия и необычные небесные явления. Говорят, каждый иероглиф был настолько взвешен и выверен, что ученики, которым Конфуций показал свою летопись, не могли изменить в ней ни единого слова.
Однако предельная лаконичность имеет и свои слабые стороны. Задачи обучения, распространения конфуцианских идей среди новых дептов вызвали к жизни многочисленные, «толкования» летописи. Три из них были включены впоследствии в конфуцианский канон, однако самое обширное и знаменитое среди них, безусловно, «Цзочжуань». К сожалению, мы почти ничего не знаем о его авторе. Источники расходятся даже в трактовке имени: одни считают, что фамилия его была Цзо, а имя Цюмин, другие — что фамилия Цзоцю, а имя Мин, по мнению третьих, иероглиф «Цзо» вообще не имя собственное, а обозначение того самого «левого» писца, который записывал события. Не совсем ясно также, когда он жил: одни полагают, что автор был младшим современником Конфуция и создал свое «Толкование», чтобы уберечь учение философа от позднейших искажений; другие считают более вероятным, что книга «Цзочжуань» была составлена где-то между серединой IV и серединой III вв. до н. э., т. е. много позже. Сообщают, что Цзо Цюмин занимал пост придворного историографа в царстве Лу, что в зрелом возрасте он ослеп... Скудность сведений, возможно, связана с тем, что «Цзочжуань» — во многом продукт коллективного творчества, фиксирующий определенную традицию толкования внутри одной из конфуцианских школ. Вторую традицию представляет подобная же летопись-комментарий «Гуньян чжуань», отрывок из которой мы здесь также приводим. Некогда сожженные вместе со множеством иных сочинений по приказу императора Цинь Ши-хуана и тайно сохраненные, они словно подтверждают своей судьбой обнадеживающие слова о том, что «рукописи не горят».