– Приглашу с огромным удовольствием, Ваше Величество, – ответил, как полагается хорошему подданному Николай Львович.
Ну вот, он заплатил уже за двадцать девиц, а теперь придётся ещё и за двадцать первую, престарелую!.. Нет, скорей бы всё это закончилось, в самом-то деле!
Глава 33, В которой Миша встречает сначала индуса на Невском, а потом привидение на кладбище
Оставаться с грузинами до бесконечности было бы невозможно – да и совестно, в конце концов. Эти добрые ребята и без того много сделали для Михаила. Но когда открылась Выставка, пришлось проститься: гостиницу команда из Тифлиса покинула, а места в деревне аборигенов для Коржова предусмотрено не было, да и танцевать лезгинку каждые полчаса он бы не сумел.
Словом, пришлось возвратиться на улицу, к жизни скитальца.
Впрочем, второй раунд бродяжничества показался Мише уже не таким ужасным, как первый: то ли привычка уже выработалась, то ли с обстоятельствами в этот раз везло. Во-первых, погода стояла отличная, без дождей. Во-вторых, за иностранцами, наводнившими улицы столицы, было очень интересно наблюдать. Вокруг то и дело звучали таинственные языки, расхаживали необычно выглядящие и необычно одетые люди. Коржов самолично увидел на Невском индуса в чалме, китайца с длинной косичкой, а уж белых господ в иностранных мундирах – вообще без числа. Эти люди делали привычную улицу праздничной и волшебной, подобно тому, как конфеты и свечи делают таковою простую лесную ёлку. Кроме того, несколько раз Мише удалось получить копеечку за мелкие услуги иностранным господам: например, показать им, в какой стороне Голодай или поднести у вокзала тяжёлые чемоданы.
Имелась и третья причина к тому, что на улице стало полегче: Миша меньше боялся жандармов. Он больше не сталкивался ни с навязчивыми филёрами, ни с попытками себя арестовать, и, быть может, зря, но несколько расслабился. Вероятно, дело было в том, что вся полиция Петербурга теперь была брошена на охрану Выставки и Олимпиады: кажется, им стало просто не до бродячего недоцаря. Новости, которые Коржов читал в газетах, подбираемых на скамейках и у ларьков, подтверждали предположение — блюстителям порядка в Петербурге нынче было чем заняться: им то приходилось спасать пловцов, вывезенных на лодках за версту от берега, чтобы соревноваться, но не справившихся суровыми водами Финского залива; то ловить атлета, который нарочно или нет метнул диск в голову какому-то чиновнику на трибуне и тут же дал дёру; то успокаивать рабочих, осадивших на выставке Царь-Телеграф и пытавшихся связаться через эту установку с Государем. Ко всему прочему, по Петербургу расползалась массовая забастовка: стояла уже половина заводов и фабрик. От работников баржи, куда Коржов осмелился сунуться, чтобы погрузкой чуть-чуть заработать, он услыхал, что жандармы теперь ходят по казармам и по рабочим кварталам, ища тех, кто сильнее других не работает, и англичан почему-то. Про англичан он не понял, да, впрочем, и ладно.
Суть была в том, что голубым мундирам пришлось хотя бы на время оставить его в покое...
И Миша решился!
Решился пойти к Александровской больнице и поискать на кладбище для одиноких умерших при ней могилу матери.
***
Раньше Мише приходилось слушать страшные истории про людей, отправившихся в место обретения последнего покоя ночью. Тогда он не мог понять – кому и зачем это может понадобиться? Однако чего только ни бывает в жизни! Теперь он сам шагал по кладбищу в темноте, уповая, что в это-то время его тут полиция точно не ждёт. Одинокий, продрогший, бродящий со свечкой от одного надгробия к другому в поисках знакомого имени, он сам напоминал себе какого-то придурковатого декадента. Мертвецов бояться было нечего, а вот встретиться с живыми, пусть даже с гражданскими, ему сильно не хотелось бы: наверняка примут за полоумного, будет стыдно.
Впрочем, когда хлипкий свет свечи выхватил слово «Коржова» на очередном надгробии, все эти суетные мысли вылетели из Мишиной головы. Он упал на могилу матери и зарыдал. Потом стал просить прощения: за то что не сводил в электротеатр, редко был в больнице, позволил обмануть себя убийцам, не сумел похоронить по-человечески... В голове всплывали всё новые и новые пункты, по которым он был виновен. Миша добавлял их к своей «исповеди», каялся так горячо, как умел, только легче не становилось. Наконец, он, выбившись из сил, упал на ещё мягкий холм и подумал, что хорошо бы его жизнь закончилась бы здесь же и сейчас же.