Впрочем, спать в кровати и есть каждый день горячую еду Мише хотелось, а куда ещё податься, он не знал. Вот и жил пока у этого сомнительного «друга» в размышлении, что делать. О том, что с Варей надо всё-таки повидаться, и бегать бесконечно от полиции нельзя, Коржов думал всё чаще и чаще, так что пойти на Выставку в день испытания «русского чуда» не отказался. Надо же было, в конце концов, хоть одним глазком посмотреть на результат этой многомесячной стройки в действии!
Своей бывшей работы он буквально не узнал. В смысле сооружений Голодай не изменился со времён последнего коржовского визита, но атмосфера царила теперь тут совершенно другая. В галерее машин громыхали стальные гиганты; оркестр без устали играл вальсы и польки; по силе издаваемого шума с ними соревновались продавцы баранок, пирожков, конфет на палочках, заваренного чаю, папирос и прочей мелочи; весело кричали зазывалы в павильоны; дико кричали туземцы в своих поселениях; гневно кричал граф Толстой; не по-русски кричали потерявшие друг друга иностранцы... А потеряться на Выставке было нетрудно! Народу тут было столько, что перед каждым шагом приходилось раздвигать толпу руками — особенно ближе к воротам и к колесу, которое беспрерывно теперь вращалось! Словом, всё происходящее заслуживало называться не иначе, как вавилонским столпотворением. Причём, Бог языки уже смешал, и люди друг друга не понимали, в том числе, русские русских. Но расходиться они почему-то никак не хотели.
Кое-как дотолкавшись до колеса, они с Венедиктом принялись изо всех сил вглядываться в толпу. На часах была, как договаривались, половина двенадцатого, но Вари видно не было.
– Кажется, мы выбрали не очень подходящее место для встречи, – пробормотал Михаил. – Тут друг друга найти мудрено...
– Да уж, не предусмотрели, – отозвался Венедикт.
В следующий миг они едва не потеряли и друг друга: раздался настойчивый звон колокольчиков, толпа как волна откатилась в сторону колеса, потащив за собой ничего не соображающих Мишу и Венедикта, а через секунду по едва расчистившейся мостовой проехал паромобиль, в кузове которого стояли два фотографических аппарата с фотографами при них, киношник, судорожно крутящий ручку своей волшебной коробки, а также человек, кричащий в рупор:
– А-ну, расступились!.. Пока что лидирует барышня Эндрюс из Англии, дочь инженера! Но её вот-вот вот настигнет офицерская жена мадам Дюмон!.
Следом за машиной мчался рой раскрасневшихся дамочек на разношёрстных велосипедах. «Батюшки, здесь же ещё и соревнования!» – вспомнил Коржов. Чокнутые бабы на колёсах пронеслись в мгновение ока; за последней из них, пухлой барыней в годах, которая ехала так медленно, что можно было успеть разглядеть все оборки на её юбках и все ленты на её чепчике, толпа вновь сомкнулась, словно море за народом Моисеевым.
– Здесь творится чёрт знает что! – Пожаловался Коржов, когда вновь обнаружил Венедикта в зоне досягаемости.
– А знаете, что я подумал? – Сказал Венедикт. – Что, если ваша невеста ждёт с той стороны колеса, а не с этой?
– Может быть, конечно, что и с той! Да как увидишь? За толпой-то ничего не разглядишь! Пойдём туда?
– Давайте-ка лучше разделимся. Вы будьте здесь и смотрите во все глаза. А я попытаюсь обойти вокруг колеса, поискать её с разных сторон.
Идея была здравая, и Миша согласился. Венедикт исчез в толпе. Теперь главное было дождаться его и не дать народной массе уволочь себя, чтобы не потерять друг друга из виду окончательно.