Продавцы для привлечения покупателей поместили среди своих товаров массу оранжевых фонариков па длинных бамбуковых палках. Фонарики дженерикши быстро мелькают вдоль улиц. Театральная улица переполнена народом и разукрашена флагами и гирляндами бумажных фонарей.
Несколько позднее раздаются на опустелых улицах и в переулках меланхолические звуки флейты, сопровождаемые бряцанием, словно на каждом шагу ноги толкают связки железных прутьев. Это слепцы, отправляющиеся на свою обычную деловую прогулку.
В японской парикмахерской.
Я вхожу в лавочку цирюльника, так как хочу здесь пользоваться всякими услугами лишь согласно обычаям страны. Кучка детей собирается вокруг меня. Цирюльник с вежливыми поклонами встречает меня в своей простой лавочке, где ничего нет, кроме глиняного ведра, таза, маленькой табуретки и крошечного зеркальца, в котором видишь себя совершенно пьяным.
Цырюльник смотрит на меня испытующим взглядом, точно врач на своего пациента, и, очевидно, обдумывает план относительно того, как поступать со мной. Он смачивает кончики пальцев водой, гладит ими мою щеку, затем берет один атом мыла, натирает им мою бороду и тогда принимается меня скоблить.
Его бритва — обыкновенный фруктовый нож, который никогда не был отточен и поэтому тупой. Но он и не бреет, а просто скоблит и уничтожает мою бороду участками. Дойдя до подбородка, он принимает позы настоящего акробата. Мыла он почти не употребляет и только усердно массирует.
Он обрил, или, вернее, соскоблил мне волосы на висках и вокруг ушей, но когда он пожелал произвести ту же операцию внутри ушной раковины, то я запротестовал. Тогда он принялся за мою голову, напрягая всю силу своего зрения и принимая при этом такие позы, как-будто он был хирургом и собирался делать мне серьезную операцию.
Я невольно улыбнулся, и он был озадачен этим и на мгновенье приостановился, но затем снова принялся вытирать мне макушку головы, так что мне казалось даже, что череп у меня раскалывается надвое. Он наблюдал в зеркало за выражением моего лица. Я кивнул ему, он улыбнулся той быстрой японской улыбкой, которая так хорошо выражает всю любезность и доброту этого народа.
В японском отеле.
Я занимал две комнаты в нижнем этаже гостиницы и был вполне доволен. Я сидел на своей подушке, возле своей маленькой урны с углями и имел время ко всему хорошо присмотреться. Мне особенно нравились цыновки, устилавшие пол моей комнаты. Их было шесть, и они были очень тщательно пригнаны друг к другу. Вообще, здесь величина комнат определяется по количеству цыновок, устилающих в них пол; моя комната, следовательно, была комната «шести цыновок».
Ходить по таким прекрасно сплетенным цыновкам было очень приятно. Стены моей комнаты состояли из бумажных окон, которые раздвигались, так что я мог раздвинуть все стены и сидеть на свежем воздухе, задняя же стена состояла из четырех бумажных задвижных дверей, непрозрачных, белых, в черных лакированных рамках.
Я мог входить и выходить из комнаты в любом месте. Сначала мне редко удавалось как следует задвинуть двери. Я задвигал их посредине и говорил себе: «Ну вот, теперь я дома!» Но когда я случайно оглядывался назад, то видел непременно широкую щель сбоку. Если я задвигал двери сбоку, то щель оказывалась посредине.
Японское землетрясение 1923 года.
Я видел Реймс после многих месяцев бомбардировки города; я посетил в течение последней войны местности, до основания разрушенные немецким вторжением. Но ужас огромного города Иокогамы, потрясенного землетрясением и вслед за тем истребленного пламенем, производит гораздо более тяжелое впечатление. Человек не сможет восстановить в течение многих лет разрушительную работу, которую природа произвела в течение нескольких минут.
Мы видим нескончаемые ряды магазинов, фабрик… Четыре месяца тому назад это были высокие здания, — теперь это лишь обломки из глиняных, смешанных с соломой, разрушенных стен. Кругом нет ни одной башни, ни одного дома. Все лежит на земле. Стоят еще некоторые стены, почерневшие от пожара, и на них указывают путешественники, знавшие Иокогаму до землетрясения.
Город почти мгновенно загорелся с центра и со всех своих концов. Циклон перенес пламя на громадные расстояния — в эти накопления кварталов со зданиями из дерева и бумаги. Большие постройки из цемента и металла, сломанные землетрясением, также попали в пылающий костер, и загорелись бесконечным пламенем гигантские склады газа и керосина.