Филипп Плюхин — уссурийский новосел — покрутил головой:
— Хороший ты человек, Иван, зато и прет от тебя, нету никакой силы. Ты бы, друг, вышел на улицу, давай уж на улице сговоримся.
— Моя приглашай, — сказал тунгус.
— Зачем приглашай, — заметил Филипп и обернулся к нам: — Живет он в зверином шалаше — так что ли назвать его походную хату — позакрытый мехами, чудак. Вовсе, надо полагать, задохнешься, ежели сейчас к нему в гости пойдешь. Зачем приглашай, — похлопал Филипп по плечу тунгуса: — выйдем, Иван, на улицу и вдоволь посудачим. Понял?
В тот вечер наша компания обогатилась драгоценнейшим путеводителем по дебрям— «тунгуской Иваном».
Шагаем мы четверо — Филипп, харбинский доктор Владимир Матвеевич, «тунгуска Ивана» и я.
Останавливается Владимир Матвеевич. Указывает мне на ель, обвитую диким виноградом:
— Эдакое любовное соединение — ожидали вы встретить?
Сознаюсь:
— Не ожидал.
Гигантский железный «червяк» недавно притащил меня сюда из Московского края, где незаметно, чтобы ель целовалась с виноградом.
На каждом шагу раскрываю я рот, а Владимир Матвеевич, знай, подзадоривает:
— Хе, хе, хе: а вы думали, какая она, наша Уссурийка? Здесь, батенька, тигр за северным оленем стегает. Знаю: у вас в Московской вспугнет там какой-нибудь несчастный стрелок глухаря и тарахтит потом целый год: «Ах, какого великана я поднял — прямо индюк!» И ваши московские — ушки на макушке: «Где, когда, да неужели!! Скажите пожалуйста…»
Шагаем. Отмель песчаная. Река Уссури струями серебряными ее омывает. Владимир Матвеевич приглядывается к песку. Наклонился. Шарит зачем-то руками:
— Н-да, так и есть, так и есть, — себе под нос.
Выпрямился:
— Замечаю, Филипп: не переменил логово наш старый. А сколько мы его тревожили. Опять здесь на водопой следит.
— Это место ему самое удобное, разве покинет, — откликнулся Филипп.
«Тунгуска Ивана» равнодушно замечает:
— Моя знай эта тигра. Селовека она ел. Сетыре селовека кушал.
— Да, этот тигр — людоед, — подмигнул мне Владимир Матвеевич, — и его логово совсем недалечко…
В июле фазаний сезон.
У нас три собаки. Мой пойнтер «Кадо», сеттер-лаверак, мраморная «Леда» Владимира Матвеевича и кобель «Лихой», камчатская лайка Филиппа.
«Лихой» — талантливый пес: помогает лягавым. Правда, делать стойки не мог научиться, зато изобрел замечательный прием. Как только лягавые замрут — «Лихой» ухо на бок: прислушивается. Когда крикнут:
— Пиль…
«Лихой» бросается в чащу карьером, заскакивает фазану «на нос». Золотисто-красный петух взрывается «штопором» — очень удобно стрелять.
Благодаря «Лихому» наша добыча заметно возросла.
Мне казалось, что даже лягавые к своему камчатскому собрату относятся с особенным уважением. При обнюхивании с «Лихим» лягавые усиленно вертели хвостами, как бы давая ему понять:
— Видишь, и мы признаем твой талант.
В стороне от реки, сизою плешью, выделяется сопка. К ней мы направились. В пуганных уссурийских зарослях — даже ползучие субтропические растения попадаются — мы невольно разошлись. Я зашагал с Филиппом, тунгус — с Владимиром Матвеевичем…
Бродим, перекликаемся.
— Тутя, — отзывается «тунгуска Ивана».
Уссурийское солнце высоко ходит. Забралось солнце «на штык».
— Эге-ге-ге! — Филипп крикнул.
Безответно.
— Эге-ге-ге…
Только камыш шелестит своими махрами.
— Да что они, счумели — отзываться перестают! Этак и потеряться недолго. Эге-ге-ге! — заорал что есть силы Филипп.
В ответ стукнул недальний, глухой выстрел — тра-та, — слышно, двойной.
— Спаси-и… — донеслось, смягченное расстоянием.
— Приключилось чегой то! Бегим…
Строгие стали зрачки у Филиппа. Побежали.
Тю-ты, — на каждом шагу задержка: ползучие растения, словно нарочно, «хватают» за ноги, вдобавок — то камыш стеной, то чаща.
Вынырнули, наконец. У подошвы сопки — картина. Залитый кровью Владимир Матвеевич, около него тигр развалился — пурпуром золото шерсти окрашено, из глаз бурая жижа течет,
«Тунгуску Ивана» в первый момент не заметили: меховой человек словно слился со зверем. Копался кинжалом во внутренностях тигра тунгус, бормотал, зажмурившись, сладострастно: