ГЕРОИЧЕСКИЙ ПЕРЕЛЕТ ДИРИЖАБЛЯ «НОРВЕГИЯ».
Очерк Амундсена и Эльсворта.
Первые полчаса после отлета дирижабля «Норвегия» из Кингсбая на Шпицбергене наш путь шел вдоль западного побережья Шпицбергена. Шесть его ледников и покрытые снегом горы ярко блестели на солнце. Моторы дирижабля благодаря стараниям механиков работали в полном порядке. Мы скоро миновали Датский, а затем Амстердамский остров и при помощи солнечного компаса направили свой курс на северный полюс.
Едва мы оставили позади себя Кингсбай, как каждый на борту дирижабля занялся своей работой. Приходилось только удивляться, как можно было работать в такой тесной кабине. На стенках ее находились приборы для управления воздушным кораблем, моторами, выпускными клапанами для газа и рулями. В центре кабины устроился Рисер-Ларсен со своими картами, с начерченными на них изогенами (линии, соединяющие пункты с одинаковым склонением магнитной стрелки). Карты эти были проверены при полете и оказалось, что изогены на них были нанесены весьма правильно. В дальнейшем они служили нам большую службу, потому что приходилось прибегать к ним, когда из-за тумана нельзя было пользоваться солнечным компасом.
В кабине, кроме того, помещался радиоаппарат, и Мальмгрену был предоставлен в распоряжение маленький столик, чтобы чертить метеорологические диаграммы, составляемые на основании получаемых по радио сведений. Очень много работы выпало на двух радиотелеграфистов, Готвальда и Сторм-Йонсена, принимавших по радио метеорологические бюллетени, сведения о месте нахождения дирижабля и разные газетные сообщения. Они же должны были рассылать по радио депеши для печати.
Нельзя обойти молчанием также Титану, собачку-терьера, принадлежавшую Нобиле[10]. Она была единственным существом женского пола на борту дирижабля. Наконец, еще остается упомянуть о запасах пеммикана[11] и бисквитах, тридцати бутылях-термосах и одеяниях всякого рода. Все это порядком загромождало нашу кабину.
В скором времени внизу под собой мы увидели полярный лед. Легкие облака быстро рассеивались, и видны были только голубое небо и сверкавший лед. Горные вершины северной части Шпицбергена исчезли уже из виду, и вокруг нас во все стороны простиралась необозримая ледяная равнина.
Несмотря на то, что неудачные результаты экспедиции 1925 г. у всех нас были в памяти, мы жадно искали глазами земли. Но повсюду, как и в прошлом году, был виден только лед, весь в каналах и трещинах, узких и извилистых, почти сплошь покрытых тонким налетом свежего льда. Все мы, и особенно участники экспедиции 1925 г., испытывали большую радость от сознания, что полет предпринят на дирижабле, а не на аэроплане, и что не приходится судьбу свою и экспедиции ставить в зависимость от счастливой случайности найти удобное место для посадки там, где такового места, повидимому, не имелось вовсе.
Наш полет на «Норвегии» сейчас представляется нам, как сказочное путешествие в лазурном небе над сверкающим на солнце миром из кристалла, когда мы неслись по воздуху со скоростью до 80 клм. в час. Наши моторы работали с точностью часового механизма. Благодаря солнцу и меховым шубам нам было достаточно тепло, несмотря на низкую температуру, а внутреннюю теплоту мы поддерживали, подкрепляясь яйцами, мясом, паштетами и сандвичами, которыми нас щедро снабдили наши друзья в Кингсбай. Не было никакой необходимости прибегать к пеммикану и молоку в порошке.
Так мы пролетели большую часть расстояния от Кингсбай до 88° с. ш., держась на высоте 400–500 м. До 83° и даже до 84° с. ш. мы часто замечали белых медведей, а иногда и тюленей, но далее не обнаружили ни малейших следов присутствия каких-либо живых существ. По льду передвигалась только темная тень нашего дирижабля.
Когда мы достигли 87°45′ с. ш., мы убавили несколько скорость в память полета 1925 г., потому что на этой широте наши гидросамолеты вынуждены были тогда спуститься. Для Рисера-Ларсена, Омдаля и меня наступил торжественный момент воспоминаний. Мы смотрели сверху вниз на расстилавшуюся ледяную пустыню и вспоминали, как год тому назад должны были провести на ней двадцать пять дней!
На широте 88° мы встретили туман и поднялись сначала на 540 м., а затем на 900 м. высоты, чтобы выбраться из него. Волны тумана колыхались под нами, как громадные клочья шерсти. Это было досадной помехой, и мы задумались, не придется ли продолжать путь к полюсу и над неисследованными областями по другую сторону его в густом тумане. Казалось, что так и будет. Два часа мы плыли по этому морю тумана, но полученные со Ставангерской станции в Норвегии телеграммы сулили нам благоприятные ветры по пути к северному полюсу. От поры до времени в тумане показывались просветы, и мы могли установить, что под нами не было никакой земли.
Мы быстро приближались теперь к полюсу, и к нашей большой радости вблизи от последнего проглянуло солнце, и туман рассеялся. Около 1 часа ночи 12 мая мы находились над полюсом и обозревали со всех сторон эту самую северную оконечность земного шара.
Лететь в тумане, вследствие пронизывающего холода, было весьма неприятно. Чтобы предохранить ноги от обмораживания, мы вынуждены были надеть сапоги, набитые особого сорта травой. Несмотря на наше теплое платье, мы все, более или менее, страдали от холода. В особенности было неприятно прикосновение голой рукой к холодным навигационным инструментам и разного рода научным приборам.
Записи в дневнике Эльсворта показывают, что, несмотря на естественное возбуждение, вызванное столь необычайным путешествием, мы переживали порой приступы меланхолии. Одна такая заметка гласит: «ощущение полной отрешенности от всего мира» и другая: «кругом абсолютно мертвая пустыня, только ветер и облака».
Порой однако эта монотонность прерывалась эпизодами веселого свойства. Около 11 ч. в. пришла телеграмма директора главного управления норвежских телеграфов, извещавшая о пожаловании королем золотой медали нашему главному радиотелеграфисту. Мы выпили чаю за здоровье награжденного, который послал по радио ответную благодарственную телеграмму королю.
Перед самым приближением к полюсу мы стали праздновать день рождения Эльсворта. Находившийся на борту дирижабля газетный корреспондент Рамм дал знать об этом по радио, и вскоре наши друзья в Кингсбай прислали свои поздравления. Мы выпили чаю и за здоровье Эльсворта, при чем он сам пил из чашки, которую Амундсен брал с собою на южный полюс.
Спрашивается, однако, не поторопились ли мы. Так как мы летели из одного полушария в другое, то мы, вероятно, потеряли один день, и день рождения Эльсворта отпраздновали как будто преждевременно. Во всяком случае, для надежности, мы должны были отпраздновать его дважды, и в дневнике Эльсворта имеется такая запись: «Кажется, завтра будут праздновать опять день моего рождения».
Мы достигли полюса в 1 ч. 30 м. ночи 12 мая (по гринвичскому времени). Это мы можем утверждать на основании наблюдений, сделанных во время полета, радиотелеграфных сигналов, полученных нами от радиостанций в Кингсбай и в Зеленой гавани, и вычислений, выполненных при помощи солнечного компаса. Астрономические наблюдения долготы почти в точности соответствовали радиотелеграфным указаниям нашего местоположения, а измерения скорости были поверены путем наблюдения и вычисления широты места.
Определив высоту солнца, мы могли быть уверенными, что достигли поставленной цели. Мы спустились до высоты 100 м. от поверхности и могли убедиться, что лед на северном полюсе имел такой же вид, как и попадавшийся нам до того. На нем было заметно лишь немного трещин и ни малейших признаков каких-либо животных. Насколько только мог видеть глаз, кругом не было видно ничего, кроме тянувшегося под дирижаблем во все стороны бесконечного ледяного поля с шероховатой неровной поверхностью, освещенною лучами полярного солнца.