— Нельзя… — возбужденно ответил старший рыбак. — Трапезондский ветер идет. Посмотри пожалуйста… совсем нельзя рыбу ловить.
Антон мельком взглянул на быстро надвигающуюся с юга черную тучу и отвернулся к своей добыче. Я осмотрел гладкое беспредельное море, потемневшее, мутное с юга, и почувствовал легкую тошноту. Игнат побледнел.
— Посмотрим, — зловеще пробормотал он. — Разве что рыбаки спасут…
Трапезондский ветер — это ураган, налетающий вдруг и заставляющий еще долго после себя в солнечный день бесконечно ворчать и плескаться мертвой зыбью проснувшееся море. Трапезондский ветер — это несчастье рыбаков, — никогда не угадаешь, когда он прилетит. Внезапный порывистый ветер уничтожает всякую закономерность в движении волн. Они сталкиваются, мечутся, беснуются.
Игнат скорчился на носу. Мы с Антоном вычерпываем воду, сгибаясь под ударами волн. Рыбаки гребут, то ударяя веслами по водяной стене, то срываясь резким движением по воздуху. Баркас должен иметь поступательное движение, иначе — гибель. Драгу, шапки, рыбу, баулы, банки унесло за борт. Волны прыгали как бешеные.
Вдруг ветер утих. Гребни страшных мутно-зеленых волн снизились. Я вздохнул. Антон улыбнулся.
— А солнечник здесь! — указал он на оттопырившуюся у груди куртку.
Игнат высунул голову (он накрывался сетями) и испуганно оглянулся.
— Черпайте воду! — заорал он.
Рыбаки отчаянно гребут. Рулевой кивнул головой.
— Выливай воду. Сейчас ветер силу наберет. Выливай пожалуйста.
Через десять минут примчался ветер, яростно теребя море за пенные макушки волн.
Поздно вечером мы подъехали к мысу Бурун-Табие. Ураган стих. Черно-бархатное небо улыбнулось сверкающими звездами. Я с Игнатом едва выползли из баркаса — без шапок, мокрые как рыбы. Антон бодро ступил на камни, прижимая за пазухой sevs faber’a.
— Sevs faber! Солнечник пятнобокий!.. Ах ты, паразит несчастный!
Руки Антона шлепались о бедра, о поясницу и не уставали взлетать в воздух.
— Ирод ты этакий!..
Я скромно молчал. Рыба воняла отвратительно. Чешуя и кожа расползались, когда в нее тыкали пальцем.
— Когда я был на Кольском полуострове, — заявил Игнат, выждав паузу Антоновых стенаний, — я видал, как приготовляют рыбий жир. Прежде всего бочки, солнце, никакой соли и много рыбы.
Антон застонал еще больше:
— Брось трепаться, дура кольская! Тоже еще выискался путешественник! Ты лучше обмозгуй, что наделал этот паразит несчастный.
Антон выразительно ткнул в мою сторону пальцем.
— Я понятия не имею, и Игнат не имеет. А кто рыбу испортил?..
— Ну тебя!
Антон плюнул и быстро вышел из лаборатории. Игнат сокрушенно вздохнул.
— Будет он теперь плакаться в тряпочку. Как это тебя угораздило?
Я развел руками.
— Ничего не понимаю. Я взял обычный состав: двадцать частей морской воды, двадцать — глицерину и шестьдесят — спирту. Все это я в достаточной дозе впрыснул в рыбу, обмазал ее глицерином и спрятал временно в вате… Кстати, щиповки, — я их за неделю до солнечника препарировал. Сейчас посмотрим… Вот.
Я развернул вату во втором ящике. Маленькие полосато-пятнистые рыбки лежат в вате как живые — блестящие, упругие. Я еще раз развел руками.
— Удивительно!
Игнат равнодушно взглянул на щиповок, поковырял их палкой и пробормотал:
— Стоит со всякой дрянью возиться! Сварил бы уху, и ладно.
Я возмутился:
— Ты, Игнат, не понимаешь. Ты охотник, а мы натуралисты. Ты убиваешь и ешь, а я с Антоном изучаем…
— Изуча-а-аем! — передразнил Игнат. — Мучаете вы, а не изучаете. Антон меня перебил, а то бы узнал ты, как на Кольском полуострове я изучением занимался. Два года потом рыбы в рот не брал.
— А что?
— А то… Треску несоленую в открытых бочках держат на самом солнцепеке. Рыба гниет и жир наверх пускает — чистенький, желтенький… А вокруг вонь… Тьфу!
Легкий предвечерний ветер залетел в открытое окно лаборатории, нырнул в ящик с злополучной рыбой и ударил зловоньем в мои ноздри. Великие открытия делаются случайно и по вдохновению. Я подозрительно взглянул на Игната.