Попадались места, когда лишь большое упрямство двигало нас вперед. Снег достигал двух метров, и олени буквально плыли в нем. Вид храпящих и задыхающихся оленей, вскидывающихся на дыбы, прыгающих словно из последних сил из сугроба в сугроб, а потом падающих в снег с выкаченными глазами и высунутым языком, нас пугал. Каждую минуту мы ждали, что какой-нибудь из передовых оленей не выдержит и сдохнет. Но нам нужно было итти на север, и мы не могли щадить оленей. Кое-где приходилось пробираться под низко наклоненными деревьями, и при всех изощрениях олени не могли уберечь рога от ударов. А в других местах нужно было перетаскивать сани через кучи валежника. Это был трудный путь, и мы делали не больше десяти километров в сутки.
На озерах Кондратий обычно объявлял, что олени могут «брести», мы снимали лыжи, садились на сани и ехали. Но для оленей озера были не легче лесов. Несмотря на то, что термометр всю дорогу упрямо показывал -50°, под свежим снегом на озерах была вода. Олени проваливались в нее до самых ляжек, с трудом вытягивали копыта, и вода сейчас же замерзала у них на ногах. Бррр!.. Это было неприятное купанье! Копыта оленей, покрываясь все новыми и новыми слоями льда, превращались в какие-то нелепые култышки, животные спотыкались и не могли бежать. Приходилось пускать в ход ножи, чтобы счистить лед с их копыт.
Мокрый снег чудовищно намерзал на полозьях саней. И выехав за озером на тайболу, Кондратий останавливался и решительно говорил:
— Занадобилось саней поскоблить.
Мы перевертывали наши экипажи вверх дном и с топорами в руках работали над полозьями минут тридцать-сорок.
По нашему пути Кондратий проезжал только один раз, лет тридцать назад, еще «подросточком», но запомнил дорогу так, как только может помнить лесной житель, и без всяких карт и компаса прекрасно ориентировался в лесу. Впрочем, у лопарей компас есть: днем — ветки на деревьях, ночью — звезды, в особенности созвездие Кассиопеи, которое здесь называют «лопарскими часами». Но удивительнее всего то, что Кондратий знает не только общее направление, но и самые мелкие повороты пути. Не может быть, чтобы он помнил все это тридцать лет. Скорее всего здесь играло роль особое чутье опытного охотника.
У Кондратия хорошее представление и о расстоянии. Он, например, очень точно рассчитывал место нашего ночлега, хотя не мог выразить точно словами. Но на вопрос, много ли нам осталось итти до такого-то озера, отвечал всегда одной и той же фразой:
— А есть еще.
Или говорил:
— Не близко.
Потом подумает и добавит:
— И не далеко.
Когда настроение у него бывало хорошее, репертуар его менялся. Он говорил тогда:
— Много места есть еще за тайболой.
На ночлег мы останавливались где-нибудь на высоком месте, где легко было найти и хороший ягель и топливо. Кондратий очень долго возился с оленями, а мы лазали за дровами по грудь в снегу, с треском валили толстые крепкие сушины, разводили костер и готовили немудрый ужин. Главным поваром был Горлов.
Он очень гордился своим поварским искусством, с большой стойкостью отстаивал это свое звание и очень злорадствовал, когда раз я заместил его и каша подгорела.
Кондратий ухитрялся растянуть свою единственную рыбу на весь путь. За день она смерзалась так, что ею можно было бы забивать гвозди. Вечером же наш проводник оттаивал рыбу у костра. Из нее текла какая-то густая слизь, которую лопарь собирал на хлеб и с удовольствием ел. Он чувствовал себя сытым.
Кондратий первый ложился спать, нахлобучив на голову малицу. Потом устраивались мы. По ночам ни разу не мерзли, но все более мучительным становилось чувство отека, с которым просыпались по утрам. Пробовали делать завязки более свободными — не помогало, уменьшить же количество одежд не решались, потому что с пятьюдесятью градусами шутить все же опасно.
Обычно спали прямо под открытым небом, постелив на снегу побольше хвои. Но раз вечером шел снег, и, чтобы защититься от него, поставили «куваксу». Кондратий срубил семь тонких длинных жердей, составил их верхушками, а сверху мы их закрыли тремя «препонами» — большими брезентами. Получился шатер, похожий на вигвам, открытый спереди. Здесь мы развели костер. От снега кувакса защищала хорошо, но зато дым не давал покоя, осаждал нас, заставлял плакать, кашлять и искать спасения в бегстве.