— Степа-а-ан, го-оп! Сте-па-а-ан, сю-да-а-а!..
Держа ружье наготове, я безрезультатно шарил глазами по верхушкам сосен и не переставал звать:
— Сте-па-ан, о-го-го-го-о!
И был несказанно удивлен, когда вместо Степана Максимыча, ко мне неслышно вдруг подошел Кузьма Петрович. За плечами у него было ружье, а за веревочным поясом топор. Я сразу догадался, что он все время крутился по нашим следам в надежде установить место, где мы нашли вчера куницу.
— Что кричишь? Ай нашел что? — спросил он, осматривая сосняк.
— Белка! — солгал я.
Кузьма Петрович еще раз подозрительно осмотрел сосняк и равнодушно проговорил:
— Белки тут много. Ты что ж, видал ее?
— Видел. Собака по земле гнала.
— По земле?! — переспроси Кузьма Петрович.
В это время я заметил на одной из сосенок беличье гнездо, «гаюшку», как называют его здесь охотники. От Степана Максимыча я знал, что куница часто скрывается в беличьих гнездах, и боясь, что Кузьма Петрович догадается в чем дело, я, не желая уступать ему честь открытия убежища куницы, сказал:
— Может быть это совсем и не белка, а куница?
Но Кузьма Петрович уже догадался. Я заметил это по быстрому воровскому взгляду, брошенному им сперва на гаюшку, потом на меня.
— Куницы здесь не должно быть! — проговорил он смиренным отеческим голосом и опять украдкой вскинул глаза к гаюшке.
— На всякий случай ты постучи по этой вот сосне топором, — предложил я. — Проверим!
— Да зря стучать; куницы тут не должна быть! — повторил Кузьма Петрович.
— Сте-па-а-ан, го-го-оп, сю-да-а!.. — закричал я.
Кузьма Петрович вынул из-за пояса топор, подошел к сосне, но не к той, на которой была гаюшка, и начал рубить.
— Не эту! — поправил я. — Вон ту, с гнездом!
Словно на пытку его толкали, неохотно подошел Кузьма Петрович к сосне с гаюшкой и только стукнул раза два топором, как из гаюшки выкинулась великолепная куница, перескочила на другую сосну и затаилась в зеленой гуще хвои. Я видел ее совершенно отчетливо в момент прыжка, но выстрелить не успел. Держа ружье у плеча, пытался разыскать ее снова и не мог. Чуя смертельную опасность, куница затаилась. Я отошел в сторону на несколько шагов, чтобы увеличить таким образом поле наблюдения, и лишь только выбрал позицию, притаившийся хищник не выдержал и огромным чудесным прыжком хотел переброситься на следующее дерево. Мой выстрел оборвал прыжок. Убитая наповал куница упала в трех шагах от меня.
Завистливо рассматривал ее Кузьма Петрович и, передавая мне, сказал;
— Самец, кун. Ореховый кун.
Ореховые куницы, по его словам, были самые ценные.
На просеке к нам присоединился Степан Максимыч.
— В кого стреляли? — спросил он, здороваясь с Кузьмой Петровичем и подозрительно косясь на него.
Я вынул из кармана куницу.
Степан Максимыч как стоял, так тут же сел на снег и стянул с головы шапку. Я никогда не видел так быстро поглупевшего лица. Брови у него ушли вверх, набирая на лоб морщинки; рот полураскрылся, покруглели глаза — бессмысленные, пустые, ничего не понимающие в этой жизни, где куница сама лезет в руки охотнику-новичку, в то время как завзятые охотники попусту тратят дни и целые недели в поисках за ней…
— Ну что ж это такое, ты подумай только, — рассуждал он с Кузьмой Петровичем, идя сзади меня. — Тут, можно сказать, не жалея себя, ходишь-ходишь за ней, а он вот только приехал — чик, и готово! Ах, ты, история-то какая, прямо даже чудно!
— Я то с топором был; стукнул, она тут и есть! — отвечал Кузьма Петрович и в третий раз начинал свой рассказ о том, как услыхал мой крик, как подошел, как сразу увидел гаюшку, и из его рассказа выходило так, что если бы не он — куницы мне не видать как своих ушей.