— А, Умилек. Компания…
Но тут же начал бредить и приглашать меня на охоту. Потом спросил:
— А Таяну мы возьмем? — и забылся.
Я видел, что старик не перенесет этой болезни. Конец его близок. Больно сжалось сердце. Как в калейдоскопе, в моей памяти пронеслись моменты, проведенные с ним. Вспомнилось, как он в темную бурную ночь, заставшую меня с Таяной и Анакулей на байдаре в бухте Роджерс, собрал всех охотников и отправился на поиски… Вспомнилась его маленькая приземистая фигура, освещенная светом костра, когда он стал на мою сторону и горячо выступал против суеверий своих сородичей… Яркими картинами пронеслись сцены на совместной охоте и длинные вечера в палатке, проведенные около сооруженной им же жировой лампы…
Всегда бодрый, веселый, смелый, готовый каждую минуту прийти на помощь товарищу и заражавший всех своей энергией, теперь он был больной и беспомощный.
Я терял человека, который понимал меня, был незаменимым товарищем, с которым крепко сроднили пять месяцев совместной жизни и борьбы.
С тяжелой болью я вышел из юрты.
У входа стоял Кив'яна. За последние дни он заметно похудел и загрустил.
— Плохо, плохо… — с надрывом проговорил этот великан.
Я знаю, что его гложет. Он боится не только за Иерока, но и за себя. Дело в том, что раньше, когда заходил разговор о расселении по острову, он всегда заявлял:
— Куда Иерок, туда и я.
Теперь старик на пути, пуститься по которому Кив'яне совсем не хочется. И суеверный страх давит его душу.
Побродив по берегу, я пошел домой и взял книгу. Но сегодня не читалось. На душе было неспокойно.
Около полуночи под окном проскрипели шаги и раздался стук в дверь. Я бросился к Павлову и, столкнувшись с ним в дверях, услышал:
— Иерок умер…
Иерока похоронили.
Я первый раз наблюдал похороны эскимоса.
На покойника надели будничную кухлянку, такие же штаны, торбаза, шапку и рукавицы. После этого тело положили на оленью шкуру и накрыли одеялом. Сверх одеяла вдоль тела был положен деревянный брусок. Завернув концы постели и одеяла, тело вместе с бруском увязали тонким ремнем, оставив с каждой стороны по три петли. Теперь тело напоминало хорошо спеленутого ребенка, только головы не было видно, а ноги по щиколотку наружу.
Покойника положили на середину полога, и одна из дочерей умершего поставила на него деревянные блюда с вареным мясом. Все присутствующие сели вокруг, и началась прощальная трапеза. В заключение всем было налито над умершим по чашке чая, а на опустевшее блюдо, оставшееся на прежнем месте, насыпаны сухари.
По окончании чаепития тело ногами вперед вынесли из юрты, поддерживая за петли, прикрепленные с боков. Сзади юрты стояла приготовленная нарта, но тело положили не на нее, а рядом — ногами к северу. Все присутствующие сели на снег. Ближе всех сел Таг'ю, руководящий похоронами. Я было остался стоять, но мне сделали знак, чтобы я сел.
Етуи стал у головы, Кмо у ног покойника, и оба взялись за торчащие концы бруска. Таг'ю и Аналько начали задавать покойнику вопросы, и мертвый… «заговорил». После каждого вопроса Етуи и Кмо приподнимали тело за брусок. По понятиям эскимосов, если покойник дает утвердительный ответ, то легко поднимается, а когда он хочет сказать нет, то становится тяжелым, и два человека с трудом поднимают его от земли. Говорили, что иногда покойник словно прирастает к земле, и его никакими силами не оторвешь.
Иерока спрашивали:
— Отчего ты умер? Не зашаманил ли кто-нибудь?
Етуи и Кмо, кажется, с великим трудом поднимают покойника, — значит «нет».
— Ты один пойдешь?
И прежним способом получается утвердительный ответ.
— А после тебя никто не умрет?
«Нет» — отвечает покойник.
— Будет ли у нас мясо?
«Да».
— Закапывать ли тебя в землю?
«Нет».
— Разве ты куда-нибудь хочешь уйти?
«Да».
— Ты наверно пойдешь на землю, где похоронена твоя жена?
И последний ответ Иерока:
«Да».
Опрос окончен.
Тело положили на нарту ногами вперед. У изголовья поставили небольшой деревянный ящик с продуктами и снаряжением покойника. Впрягли собак, и процессия тронулась.
С боков нарты шли провожающие и держались за петли, делая вид, что покойника не собаки везут, а они несут на руках. Дорога шла в гору. Собаки часто останавливались. При каждой остановке люди тяжело произносили: «Эге-ге-ге-геей» («Охо-хо-хо»), — говоря этим покойнику, что они очень устали, почему и произошла задержка. Потом они, обходя вокруг нарты, обменивались местами и терлись о спеленутый труп кто плечом, кто грудью, кто поясницей, и стряхивали над ним свою одежду, передавая таким образом покойнику все свои недуги.