Свежесть простора плеснулась ему в лицо. Стремительная река… Тесное горло оврага… Но плотины в нем уже не было!..
IV
По сторонам ложбины, бойко размахивая баграми, суматошились крошечные и вертлявые отсюда фигурки рабочих. В растащенную ими брешь, клубясь и бушуя, хлестал рвущий, стеклянно-синий вал.
Демин метнулся на месте, жалко и хрипло крикнул что-то, понял, что не услышат, ненужно замахал руками — и бессильно присел, прокусывая соленую от крови губу.
А на дне оврага уже боролись. За жизнь. Сверху было видно, как прораб неслышно кричит, собирая рабочих вокруг себя под прикрытием укрепленного штабеля, как уверенно и странно бесшумно машет штопором дед Степан, в дикой спешке забивая еще один клин.
Вода, бурля, раскатывалась вокруг людей, шипя на выбоинах, и закручивая гулкие водовороты. Рычащий каскад несся все дальше и дальше, в глубь оврага. Там и здесь всплывали вертящиеся скользкие бревна, ныряли и сталкивались, с грохотом колотя в еще не подвижные штабели. Люди отбивали их баграми, стоя по колено в бушующей ледяной воде, но все чаще и чаще их глаза и широко открытые, беззвучно кричащие рты обращались к отвесным стенам оврага.
— Помогите!.. — разносился этот беспомощный, проглоченный рекой призыв.
Демин видел, как двое рабочих, оттолкнув пытавшегося удержать их Парфенова, безрассудно бросились назад, в понижающуюся глубь оврага. Они брели, держась за руки, по пояс в пене, изогнув спину под ударами волн.
С каждым шагом течение становилось глубже и лютее. Идущий слева кучерявый гармонист и затейник Мишка выплеснул вперед руки, пытаясь поплыть. Тускло блеснула жестяная серьга на его левой веселой щеке. Закрученное в струях бревно, купаясь в кипятковых барашках, надвинулось на человека. Мишка метнулся, но ствол, нагоняя, ударил его и сбил как кеглю. Еще один раз мелькнула курчавая голова, дернулась и исчезла.
Второй, бородатый мужчина, боролся долго, но и его, как бумагу, смяло течение. Уцепившись за дрожащий штабель, человек держался, отплевываясь перекошенным ртом и страшно крича, пока Парфенов с товарищами не подтянули его к себе на конце багра.
Вода, гудя, вспухала и поднималась на глазах.
Задыхаясь и стуча себя в грудь бессильными кулаками, Демин смотрел, как внизу пробовали было связать плот. Багор деда Степана вертелся точно и неутомимо. Он подтягивал бревна, Парфенов и другие пытались скрепить их. Плот мог бы еще, пожалуй, доплыть до отлогого конца оврага. Но подхваченное течением кривое бревно сразмаху хряснуло по недоконченной площадке. Плот разлетелся на куски. Взбаламученные струи разогнали стволы по всему оврагу, то гоняя их друг за другом в диких пятнашках, то издевательски громоздя в грохочущую бесформенную кучу.
Штабель, за которым сидели люди, шатался, как пьяный, и зыбко дрожал. На вершине его, поджав хвост, сипло и жалко тявкал на волны мокрый беспомощный Васька.
Внезапно люди внизу закричали все вместе, закричали так, что даже Демин услышал этот надрывной вопль гибнущих.
Штабель не выдержал. Он рассыпался на отдельные звенья, угрожая гибелью тому, кого недавно защищал. И тогда люди, захлебываясь, бросились вперед. Они решились на последнее единственное средство. Нужно было итти вперед, к устью оврага, туда, где мельче, итти через течение, напролом.
Без слов понимая друг друга, люди встали треугольником, держась за два длинных багра. Головным был дядя Митрий, хмурый, старый гаванщик, на заклад шутя поднимавший бревно в треть тонны весом. Упираясь друг в друга, храпя и надсаживаясь, по пояс в стремительных встречных буранах, они шли, спотыкаясь и падая, посиневшие и жалкие.
С минуту казалось все же, что люди поборют стихию. Последние бревна шипя проносились мимо, а одно из них мощно, как лук стрелу оттолкнули чугунные руки Митрия. Но это было концом. Течение свирепело. Сначала люди топтались на одном месте, захлебываясь залпами пронзительных брызг. Потом поддались и отступили.
С вершин оврага разочарованно и глухо ахнули надеявшиеся. И тут Демин впервые увидел, что он не один. Кругом душно стеснились такие же, как и он, белолицые бессильные люди. Мутные глаза их ввалились, и мрачная тишина перехватывала дыхание.
В двух шагах дальше, прямо в грязи, сидел растрепанный и страшный Андреев. Он мерно и тяжело бил себя кулаком в понурое лицо и, раскачиваясь, нудно тянул одно и то же:
— Все я, братцы! Бей меня, братцы!..
За ним два старика-мулевщика то лихорадочно принимались связывать между собой концы мокрых веревок, то снова бросали их, расширенными, пугающими глазами заглядывая в провал оврага.
Русобородый детина, тот самый, что первым откликнулся на призыв Демина, вдруг угрюмо выступил вперед и, не поднимая глаз, тяжело сказал:
— Робя, а робя! Что же, так и погибать им, значит? На глазах?! Товарищи наши ведь погибают!.. Товарищи! — неожиданно высоко закричал он, сорвал с себя картуз, отчаянно швырнул его о землю и растоптал ударами кованых мокрых сапог.
Люди невнятно загудели в ответ ему и двинулись вперед.
— Идем! To-есть все, как один! — кричал русобородый. — Погибать, так вместе. Не можно так глядеть! Не могу я!
Он бросился к старикам-мулевщикам, вырывая у них веревку. Толпа, разнобойно гудя, шатнулась за ним. Но внезапно наперерез бегущим, вскидывая руки, прыгнул Демин:
— Стой! Стой! — сияя сразу наполнившимися силой глазами, закричал он. — Стой! Дай веревку! Я знаю!..
Он выхватил у русобородого канат, путаясь в узлозатых петлях, нащупал размочаленный конец и, неистово размахнувшись, швырнул его вниз.
— Держи, ребята! Держи! Я!.. машина!.. — бессвязно выкрикивал он, срывая с плеч затрещавший брезент плаща.
Никто ни о чем не спросил. Десять узловатых рук подхватили другой конец веревки.
Перебрасывая через край обрыва ноги, Демин глянул на клокочущую внизу грозную стынь. Колючие мурашки пробежали по спине. Зажмуриваясь и больно стискивая влажные пальцы на шершавой твердости каната, человек скользнул вниз, в холод и ветер. Рвущая пронзительная боль разрезала ладони. Стремительной лентой взлетела перед глазами глинистая отвесная стена оврага. Под каблуками, расступаясь, гулко булькала вода — и сдавливающий гортань, обжигающий холод захлеснул Демина с головой. Напрягаясь, он выбросил вперед сведенные судорогой руки, ударил, вынырнул, жадно глотнул показавшийся теплым воздух и поплыл. Ледяная жестокость воды сдавила его, запирая дыхание. Сердце затрепыхалось, подскакивая, как подстреленная птица. Намокшее платье тянуло вниз, как чугун.
— Не останавливаться! Плыть! — До хруста сжимая зубы, повторял Демин сам себе, снова и снова вскидывая ноющими плечами.
Ледяное течение рвало его, как раз'яренный бульдог, увлекая за собой, парализуя усилия, крутя и швыряя по сторонам. Сзади и сбоку, бурля и вертясь, проносились бревна. Раз или два Демин попробовал встать на ноги, нащупал твердое, липкое дно, но остановиться не мог. Вода волочила и мяла, подгибая бессильные ноги, захлестывая рот. Плыть было не легче и нужнее. Нужнее!
Крутясь, как щепка, человек пронесся мимо погибающих. Они стояли, качаясь, тесно-тесно прижавшись друг к другу Демин уловил стеклянные глаза и бескровные кривые губы Парфенова, синие под страшно белой сединой щеки деда Степана; квадратная челюсть дяди Митрия часто тряслась. Он что-то несвязно крикнул, но голос проглотила ревущая пасть течения.
Демин не смотрел больше на людей. Через силу вскидывая над водой обожженное холодом, закостеневшее лицо, усилием воли собирая разбежавшиеся мысли, выжидал.
«Погоди! Погоди! Сберегай силы! Сейчас!» — больно прыгало сердце.