— Товарищ… я сейчас… свалюсь, — прохрипел сзади меня Абдулла.
— Держитесь, — грубо сказал я, не оборачиваясь. — Нечего хныкать. — Повернувшись боком на седле, развязал куржум и вынул мохнатое полотенце. — Возьмите и обвяжите голову, а то еще удар хватит!
Кровь настойчиво била в виски. Пот слепил глаза и солонил губы. По спине и затылку прыгали огненные блохи. Голова тяжелела и казалась невообразимо большой.
Проводники остановились. Иль-Мурад нагайкой тыкал вперед; Анна-Бахим недоверчиво качал головой и пальцем показывал влево. Кони яростно крутились на вершине увала.
— В чем дело? — спросил я Абдуллу.
— Рыжий говорит, что нужно ехать в Беик-тепе не сворачивая. А толстый боится, что мы попадем в непролазные Высокие Бугры.
Иль-Мурад не внушал мне доверия. Этот легковесный хвастун с прямолинейностью тупого и равнодушного ума вел нас все время по одному направлению: он не видел роковых котловин и провалов, не замечал скрытых примет пустыни, по которым можно было угадывать необходимые отклонения от мысленно намеченного пути.
— Пусть нас ведет Анна-Бахим — приказал я Абдулле, и мы свернули влево.
Сыпучий путь потянулся меж бугров — гладких и сверкающих как бычьи пузыри. Потом бугры сомкнулись и встали перед нами в насмешливом безмолвном ожидании. Мы приблизились к крутой их подошве и затянули поводья, Анна-Бахим склонился с седла и стал рассматривать песок под ногами лошадей. Лицо его налилось кровью, шея вздулась и пот торопливо капал с коричневого носа. Иль-Мурад тотчас же подъехал к нему и рукою показал назад.
— Башим агартма! Не морочь голову, — крикнул я рыжебородому хвастунишке.
Лошади, тяжело виляя крупом, взобрались на бугор. Впереди был все тот же ликующий и наглый простор пустыни, завешанный вдали желтоватой мглой.
Лошади, по колено погружаясь в песок, спустились с увала. И у подножья его мы увидели черные точки ослиного помета.
Это было откровение. Мы стояли неподвижные и наслаждались скромным видом естественных знаков, указывающих на то, что здесь проходили одомашенные животные, а следовательно и человек. Анна-Бахим горделиво улыбался. Абдулла спрыгнул с седла и недоверчиво потрогал сухие твердые комочки. Они лежали разорванными четками, выброшенные на ходу за ненадобностью каким-нибудь равнодушным вислоухим ослом. Но для нас они были звездами земли, по которым можно было и днем держать путь через пустыню.
И мы тронулись по этому овеществленному следу.
Бугры расступились. Словно отодвинутые чьей-то нетерпеливой и властной рукой, они изломанной линией протянулись на северо-запад. Перед нами открылась белая ложбина. Анна-Бахим привстал на стременах, и чалый метис его перешел сразу на короткий галоп. Я обогнал этого цыбатого урода и увидел впереди себя влажную яму, зияющую среди песков.
Это был кем-то разрытый и брошенный родник; подпочвенной водой из поверхностных пластов земли он наполнил яму до краев.
Лоснятся седла и качаются освобожденные стремена. В сладком нетерпении лошади вытягивают шеи. Жадно глотает Могучий, потом внезапно задумывается, раскрывает рот, и вода через желтые зубы струится на песок. Он вновь тянется к яме, нервничает и с истерическим визгом бьет задом коня Иль-Мурада. В беспокойном огорчений лошади топчутся по влажному песку. Они продолжают хватать воду и, стуча резцами, выплевывают ее обратно.
Я зачерпываю горсть и пробую: вода горько-соленая.
Покорно и молча едем дальше.
Не отъехали мы и пяти километров от горького родника, как пустыня неожиданно вздохнула. Под конскими копытами зашептал стремительный песок. Мрачные клубы пыли метнулись в сторону. Ближние бугры, словно упрямые распылители, подули песочным ветром. Перекатываясь через голову, пронеслись мертвые от страха верблюжьи колючки. Я вынул из куржума плащ. Иль-Мурад развязал платок, опоясывавший халат, и обернул им затвор винтовки. Абдулла застегнул ворот. Даль бугров пожелтела, словно малярик, потемнела и пропала.
Мы тронули лошадей собачьей рысью.
— Кара-ель! — крикнул, обернувшись, Анна-Бахим.
Начинался «черный вихрь» пустыни.
Ветер с возрастающим ожесточением бил в правое ухо. Пыль покрыла морду и шею Могучего. Грива его развевалась как пиратский флаг. Песок звенел, взбухал и желтыми хвостами уносился в неизвестность.
Мы рысью прошли меж увалов разгулявшейся равнины и свернули вправо. Ветер с торжествующей радостью загудел и ударил в лицо. На зубах заскрипел песок. Дышать стало трудно.
Равнина кончилась. Впереди было сплошное пространство дымящихся бугров. Их злобой одушевленные гребни вздымались, опрокидывались и вновь выростали с бесцельным упорством. Ветер, словно обезумевшей великан, хватал с них пригоршни песка и в мрачном вдохновении осыпал наши головы. Я закрыл глаза и сквозь щелочку левого следил за хвостом коня Анна-Бахима. Чем смотрел вперед Анна-Бахим — я и сейчас не знаю.
Сила ветра росла. Взвихренные груды песка с металлическим свистом перемещались с бугра на бугор. Великие бугры тряслись и рассыпались. Песочные лавы с роковой настойчивостью осыпались на нас. Я чувствовал острую боль в песком избитом лице и запорошенных глазах.
Солнце похожее на мутный блевок, извергнутый из возмущенного чрева пустыни, медленно и неуклонно скатывалось вниз. Оно падало все быстрее, словно топор гильотины.
Не было слюны, чтобы выплюнуть изо рта песок. И фляжка моя была давно пуста.
Одно напряженное желание поддерживало тело и испуганную душу: вперед! Впереди был… должен был быть оазис…
…А мы не заблудились?
Со мной поровнялся Абдулла. Он разевал рот, как лягушка, и силился перекричать свист ветра.
— …Рыжая… сволочь… прикажите ему… сбивает проводника… опять.
Я дал Могучему безумную нагайку. Конь вздыбился и рванул. Я конскою мордой уперся в бок Иль-Мурада.
— Пошел! Назад!
Иль-Мурад судорожно затянул повод: он правильно понял выражение моего лица.
Солнце, истощенное мглой, умирало.
Лошади шли по запястье в песке. Они жадно дышали, вздымали натруженные бока, но шага не укорачивали. Их гнало вперед, как и нас одно нестерпимое желание — оазис, вода!
Солнце исчезло.
Я крикнул Анна-Бахиму: где Лебаб?
— Бильмедым! — ответил он.
Это можно было перевести двояко: «не знаю» или «не понимаю». Я предпочел бы последнее.
Мгла сгущалась. Она оседала на нас с песком, вихрем и безмолвным отчаянием.
Впереди все потемнело. Черная полоса выросла перед нами. Полоса приближалась — плотная и загадочная. Верхняя линия ее была разорвана и трепетала. Новый — влажный и тревожный — шум ударил в уши.
Деревья!..
Лошади подхватили галопом. Копыта с неописуемой быстротою застучали по твердому грунту. Через великолепный сугроб песка въехали в кишлак. Над нами в бурной радости зашумели ветви. И справа раскрытою грудью сверкнула вода.
Мы слетели с седел. И вместе с лошадьми полезли в тихо смеющийся освежающий арык.
За кишлаком, как лютая собака, металась пустыня…
По таежной протоке.
Рассказ В. К. Арсеньева.
Когда на биваке все было готово, Чжан-Бао[4] и удэхеец Маха стали куда-то собираться. Они выбрали лодку поменьше и вынесли из нее на берег все вещи, затем положили на дно корье и охапку свеже нарезанной травы. На возрос — куда они идут, Чжан-Бао ответил:
— Фан-чан да-лу[5].
4
Начальник китайской дружины охотников, оперировавшей в Уссурийском крае по борьбе с хунхузами в период 1896–1907 г. См. того же автора «Китайцы в Уссурийском крае». 1913 г., стр. 158, и «В дебрях Уссурийского края», стр. 230-я 1-го издания и стр. 211-я 2-го издания.