Изумленные, колеблющиеся между страхом и любопытством, ламуты обступили врача. Тот открывал кожаный мешок, снятый с пояса шаманенка. Запустив туда руку, доктор вытащил горсть какого-то порошка и швырнул его прямо в лицо Агину. Желтопыльное облачко заклубилось над головой шамана. Агин закрыл лицо ладонями и отступил.
Острый неприятный запах пронесся над поляной. Все затихли. Два молодых ламута с понуканьями тащили к врачу фыркавшего и кашлявшего оленя. Туземцы кольцом окружили нас, дышали часто, тревожно. Глухо мычал из-под наброшенной на голову парки пленный шаманенок, пытаясь вырваться из железных лап Вивика.
Врач достал из своей сумы спринцовку, наполнил ее борной водой и промыл оленю воспаленные ноздри. Олень чихал, фыркал, стонал и бился, но ветеринар продолжал операцию. Наконец из ноздрей животного, вместе с гноем, вылетели какие-то коричневые комья.
— Ага! — гаркнул торжествующе врач, подхватывая клочком ваты один из комочков. — Видали? Вивик, переводи. Вот эту пакость из мешка — истолченную в порошок сухую траву с какой-то зловонной примесью — они и совали оленям в ноздри потихоньку. Смесь разъедала носоглотку, олень переставал есть и нормально дышать… Э-эй! Назад! Вивик! Не давай его бить!.. Эй! Друзья удержите их…
Но сделать это было невозможно.
Понявшие злой обман ламуты, освирепев, кинулись к яранге Агина, а другие схватили его помощника. Замелькали древки копий. Глухие удары сыпались на извивающееся тело.
Отлетевший под напором толпы Вивик потер ушибленное в свалке плечо и, оскалив миндаль зубов, сказал:
— Чипко долга сердиться[13] будут.
Взбешенный Агин зашипел рысью, завыл что-то зловещее и, отпугнув этим туземцев, нырнул в кедровник. Зато его ярангу как ветром сдуло под дюжими руками обозленных оленеводов.
Доктор, засучив рукава, промывал ноздри уже третьему оленю. Над четвертым покачал головой.
— Поздно. Неделю не ела зверина. Надо колоть.
Жизнь в коробке
Только к вечеру успокоился взбаламученный невероятным событием лагерь. Запылали огромные костры. Запахло вареным мясом. Ламутские жены, прятавшиеся по ярангам во время стычки с шаманом, хлопотали у котлов с черным чаем. Лесной баян, кривой на один глаз старикан-ламут, раскачиваясь у костра, уже складывал новую песню про русского большого шамана, победившего большого Агина.
Врач довольно улыбался в рыжие усы.
— Я давно это понимал. Но если б не Вивик, пожалуй не догадался бы. Вивик открыл мне глаза. Говорит этак вскользь, будто между прочим: «Сначала молодой шаман приходил. Потом олешки болел. Потом Агин приходил — и олешки лечил…» Ну, оставалось подкараулить этого шаманенка, что мы утром и сделали с Вивиком. А тот отбил от табуна важенку, петлю накинул, к дереву привязал и давай ей из-под полы что-то в ноздри совать. Ну остальное вы видели.
Ламуты горланили у костров — то гневно, то радостно и весело.
Но больше всех радовался в эту ночь Павлов. Всю яркую сцену стычки с Агином, поступок врача, гнев толпы, побоище и разгром колдовской яранги он успел заснять с рук, незамеченный туземцами.
Бесценный жизненный кадр лежал в его коробке.
СДЕЛКА ГОСПОДИНА ЭНГЕЛЬ
Продолжение рассказа Ник. ШПАНОВА
3
Ровный гул мотора действовал усыпляюще. Второй пилот, молодой белобрысый Ян Глюк, клевал носом. Полет проходил спокойно. Все были заняты своим делом. Навигатор, он же радист, не снимая наушников, старался уловить тонкие писки мощной судовой радиостанции ледокола, стоящего у пролива Югорский шар. Но писки то-и-дело прерывались разнотонными невнятными взвизгиваниями, несшимися с береговых станций и беспорядочно загромождавшими эфир. Заставив ледокол несколько раз повторить передачу, радист подобрал наконец из разрозненных точек и тире связную радиограмму:
«Настаиваю скорейшем прибытии бухту Варнека. Экспедиция крайне нуждается воздушной разведке. У Варнека вполне возможна посадка чистую воду. Лед мелко битый, быстро разгоняется ветром.
Радист тщательно выписал радиограмму и просунул ее в окошечко Клоту. Тот взял мечущийся под бьющей струей встречного воздуха смятый бланк. Ветер рвал бумажку из рук. Клот ткнул под бок дремлющего Глюка и передал ему управление. Кое-как, скрючившись за козырьком, он наконец разобрал радиограмму.
13
«Сердиться» — в понятии забитых царской властью туземцев означает «драться». Именно так проявляли свой гнев сердитые русские начальники.