В одной японской повести XVII в. первая глава называется «Рассматривание прохожих». Группа праздных людей, разглядывая прохожих, особенно женщин, делится своими впечатлениями. «На вид лет тридцати четырех — тридцати пяти. Линия шеи — с крутым, высоким подъемом. Контуры глаз резко очерчены. Линия волос надо лбом натуральна и прелестна. Нос, хотя и велик против того, что хотелось бы, но все же сравнительно терпим. Нижний отворот платья из белого блестящего сатина, средний — бледножелтого, верхний — красновато-коричневый… Пояс из вельвета с шахматным узором. Голова обернута покрывалом, какие носят при дворе. Ступает беззвучно. Бедрами нарочито не манерничает. — А ведь ее благоверный — счастливец, чорт возьми! В этот момент женщина открыла рот, чтобы сказать что-то слугам. Стало видно, что не хватает одного нижнего зуба. Это сразу охладило к ней интерес». Подобные описания предвосхищают японские ксилографии. В Японии существовал целый вид прозы «эхон», составленный из подписей к картинкам.
Уже Маранобу в начале XVIII в. подцвечивал свои гравюры. В середине XVIII в. создателем цветной гравюры становится нежный лирический Харанобу. Особенным изяществом отличаются гравюры Утамаро, который воспевал жизнь японских гейш, как греческие вазописцы воспевали гетер. В гравюре «Кинтоки и его мать» (172) художник вводит нас в интимные покои женщины, совсем как это могли бы сделать его европейские современники, мастера галантного жанра XVIII в. В основу всей композиции положен плавный струящийся ритм волос, который превосходно вписывается в обрамление. С этими линиями сливаются и закругленные линии мягко изогнутого корпуса женщины. Волосы графически претворены в подобие водопада, тело женщины — в мягко вздымающийся холм и по нему ползет маленький смуглый Кинтоки.
Японские графики проявляют исключительную изобретательность в узорах, которые в их гравюрах состоят из плавно изогнутых линий, противопоставленных отвесным. В своем пристрастии к узору японские мастера очень своевольно обращаются с человеческой фигурой. Передавая цветы или целые пейзажи, украшающие ткани, они так увлекаются узором, что забывают о том, что ткани морщатся складками, а в складках спрятаны тени. Это приводит к тому, что фигуры теряют свою осязательность и образуют пестрый плоскостный узор. Сходным образом в японских новеллах полнокровные, сочные образы и характеристики действующих лиц, увлекательное развитие фабулы — нередко рассыпается, как мираж, и читатель оказывается перед буддийским положением: мир — это всего лишь видимость, каждое мгновенье готовая рассеяться, как дым.
Крупнейшими мастерами японской гравюры были Хиросиге и особенно Хокусаи (1760–1849 гг.). Знаменитая серия Хокусаи — виды горы Фудзиямы, в различное время дня, при различном освещении — говорит об исключительной остроте его зрительного восприятия, широте взгляда, огромном декоративном чутье. В основе виртуозного по выполнению рисунка Хокусаи «Волна» (169) лежит поэтический мотив, глубокое чувство единства природы. Брызги морской волны словно превращаются в стайку птиц, которые держат путь в том же направлении, в каком катится могучая волна. Сама волна образует подобие когтистой лапы фантастического дракона. Далекая Фудзияма своим плавным силуэтом успокаивает все волнение кудрявых линий. Гравюра Хокусаи выполнена с безупречным мастерством, но все же в сравнении с величавой простотой древних пейзажей ясно видно, что графическая виртуозность убила живое и трепетное чувство.
В XVIII в. в японской литературе побеждает стилизаторство, получает распространение особый род сочинений, сотканных из подобранных с большим вкусом цитат из поэтов классического прошлого Китая и Японии. Западные влияния, хлынувшие в Японию в XIX в., застают японскую гравюру на высоком уровне художественного мастерства, но уже лишенной внутренней силы, целостного стиля. Западное искусство привлекало японцев лишь в той мере в какой оно помогало создать обман зрения. Японские художники XIX в., потомки великих мастеров, объявляют лучшим живописцем фотографический аппарат.
Японское декоративное искусство XVIII–XIX вв. вместе с цветной гравюрой издавна пользовалось известностью и любовью. Весь огромный опыт, накопленный вековым развитием большого искусства, храмовой и дворцовой архитектуры, убранства храмов, живописи — все это было поставлено теперь на службу каждодневности. Эстампы должны были висеть на стене дома; шитье украшало кимоно; маленькие резные безделушки, так наз. нецке, висели за поясом; в лаковых коробочках японские женщины хранили свои драгоценности. Даже мечи снабжаются нарядными прорезными металлическими чашками эфеса, так наз. «цубами».