По своему общему иконографическому типу михайловские мозаики примыкают к софийским: в алтаре, как и в Софии, было изображено причащение апостолов. Их различия вытекают из тех успехов, которые за это время сделало просвещение в Киевской Руси, из того, что в связи с этим обогатилось и углубилось понимание человека. В софийской мозаике причащение было представлено как торжественный обряд, в котором каждая фигура неукоснительно подчиняется общей закономерности. В михайловской мозаике перед нами более живая и свободная сцена. Фигуры выстроены не в один ряд, но образуют разнообразные группы. Направляясь вместе со всеми к алтарю, каждый апостол держится по-своему. Павел весь изогнулся и покорно протягивает руки, чтобы принять причастие. Матвей с умным старческим лицом более сдержан. Андрей остановился, положил одну руку на грудь и протягивает другую. Некоторые апостолы беседуют друг с другом.
Одна из самых замечательных фигур среди мозаик собора Михайловского монастыря — апостол Марк, который поворачивается в полоборота к соседу, словно обращая к нему свою речь (71). Нужно сравнить голову Марка хотя бы с Григорием Нисским в Софийском соборе (ср. 5), чтобы увидеть, как углубилось выражение человеческого чувства в михайловских мозаиках. Если у Григория глаза напряженно остановились, то в михайловской мозаике глубоко посаженные глаза Марка бросают красноречивый лучистый взгляд, полный теплоты и понимания. Перед нами не суровый, бесстрастный проповедник, а живой, мыслящий человек, похожий не столько на святого, сколько на древнего философа. Соответственно этому изменился и самый способ передачи фигуры. Здесь почти исчезают резкие контурные линии софийских мозаик. Камушки мозаики расположены с тонким расчетом, чтобы они строили форму, лепили объем. Мягкая закругленность головы гармонирует с широким контуром, очерчивающим плечо и руку.
В те годы, когда на стенах Михайловского собора возникали эти образы, слагавшиеся на Руси новые представления о человеке давали о себе знать и в русской письменности, в частности в сочинениях Владимира Мономаха. Это был человек, закаленный в боях и вместе с тем образованный, начитанный. Суровые нравы того времени, готовность в любой момент пустить в ход оружие наложили на него свой отпечаток. Но его не покидало сознание долга и высокого призвания. Русские люди еще и раньше ценили мужество в бою и воинскую доблесть.
Заставка. Юрьевское евангелие
Теперь они научились ценить и нравственную красоту подвига. В своем поучении детям византийский император Константин Порфирородный допускал и коварство по отношению к «варварам». В отличие от него Мономах призывает детей к верности слову, к сознанию долга. Есть нечто глубоко привлекательное в задушевном тоне его «Поучения», в самой простоте его обращения к читателю, нечто подкупающее в искренности, с которой он повествует о своих тревогах, в его настойчивых призывах соблюдать нравственный закон. В михайловских мозаиках образ человека близок к тому, который обрисован был Мономахом.
Среди мозаик Михайловского монастыря одна из самых замечательных — это изображение Дмитрия Солунского (7). Русское государство с самого начала своего существования жило под постоянной угрозой нашествия кочевников. Ратное дело издавна было почетным делом князя и его дружины. После принятия христианства эта борьба приобрела в глазах современников возвышенный характер борьбы не только за свою землю, но и за свою духовную культуру, за веру отцов. Вот почему образ воина-патриота, защитника родной Солуни, для русских людей того времени имел значение высокого примера. В Дмитрии Михайловского монастыря, в самой позе его проглядывает воинский пыл и готовность отразить натиск врага. Его вооружение — меч, щит и копье — составляет неотъемлемую часть его образа. «Князь бо не туне мечь свой носит», — говорится об одном князе в летописи более позднего времени. При всем том Дмитрия нельзя назвать воплощением слепой силы. Взволнованность чувствуется и в его фигуре и в его тревожном, вопросительном взгляде.
Мозаику эту вряд ли можно считать портретом, и в частности портретом строителя собора князя Изяслава, получившего при крещении имя Дмитрия. Но надо думать, что в облике Дмитрия отразились особенности характера, подмеченные художником в современных ему людях. Голова Дмитрия повернута слегка вправо, глаза обращены в обратную сторону, брови приподняты, углы губ опущены, — и это вносит в лицо героя едва уловимое движение. Гамма красок и оттенков мозаики была строго ограничена, но в ее пределах художник сумел создать подлинный шедевр живописного мастерства. Белокурые волосы и розовое лицо как бы возникают из золотого фона, кольчуга передана такими же золотыми кубиками, что и фон, и от этого фигура выглядит особенно легкой и воздушной, но красные контуры отграничивают ее от фона. Холодные оттенки зеленовато-синего плаща и земли чередуются с теплыми тонами розовой рубашки. Опоясывающий воина белый платок обведен голубым контуром, и оттого белизна его приобретает особенную лучезарность. Каждый цвет в соответствии с потребностями человеческого глаза сопоставлен с дополнительным. Все это придает фигуре воздушность и делает ее как бы пронизанной, озаренной светом.