Не только пейзажи, но и декорации и костюмы были задуманы как персонажи драмы. Плащ и даже шляпа Евы Франсис никогда не казались старомодными. Деллюк в своем фильме применял принцип, высказанный им в «Фотогении»:
«Модное платье в театре — преступление. В кино это еще хуже. Авторы большинства фильмов неспособны воссоздать стиль, и следует опасаться современных декоративных украшений. Пока не появятся Ренуары, Мане, Ван Донгены, Матиссы или Пикассо кинопортретов, избегайте современных аксессуаров. Знайте, что детали (платье, прическа, украшения) не должны вносить в фильм свое значение — это фильм должен придавать им смысл».
Если повествовательный тон фильма был почти безупречен, то относительно его развязки можно было поспорить, как и сделал Лионель Ландри в еженедельнике Деллюка «Синэа»:
«Этот сценарий, один из лучших и самых оригинальных, какие нам довелось видеть за последнее время, заслуживает только одного упрека: у него спорный финал, развязка могла бы быть и совсем иной, и неизвестно, не предпочел ли бы автор сделать ее совсем по-иному. Моральное оптимистическое заключение недостаточно подготовлено, слабо мотивировано. С другой стороны, личность мужа слишком мало освещена…»
Быть может, Деллюку был нужен именно такой «незавершенный финал», то, что называется «open end», какой бывает в жизни. Как бы то ни было, развязка, немного условная и конформистская, была менее важна, чем описанное душевное состояние. Для современного конфликта был найден контрапункт в старой драме, отпечаток которой в душе героини и все ее поведение и составляют основной сюжет фильма.
По этому поводу Муссинак написал тогда в «Крапуйо»:
«Я редко испытывал такое глубокое волнение, вызванное кинообразами, как в той части фильма, где женщина бродит по парку и на каждом шагу перед ней оживают страстные, нежные и светлые воспоминания, которым она отдается со сладостной мукой. Или еще когда она приходит, а потом уходит по широкой, как пустыня, дороге, которая сначала приводит нас в самое сердце драмы, а потом безнадежно уводит вдаль… Томное страдание или, скорее, страстная меланхолия передает свой ритм каждому кадру… Луи Деллюк не поражает нас техникой, у него совсем иная цель…»
Эту страстную меланхолию очень молодой критик Марсель Ашар описывает совсем по-другому в «Курье синематографик»:
«Мистраль, свирепый мистраль, дует во время съемок самых важных сцен «Женщины ниоткуда». И он становится душой фильма. Все персонажи содрогаются от внутренних порывов. И природа, олицетворяя смятение их душ, еще усиливает ощущение лихорадки, тревоги, боязни, которая выражается только в их взглядах… «Женщина ниоткуда» — это шедевр».
Однако ветер не был предусмотрен в сценарии, так же как и детский воздушный шарик, который в первом кадре скользит по гравию дорожки прямо на публику и, кажется, выкатится в зал.
Сценарии Деллюка, написанные в виде кратких заметок, дающих последовательность кадров, не были так точны, как современные технические монтажные листы. Они оставляли некоторое место для импровизации. К тому же ветер врывается в действие, главным образом когда «женщина ниоткуда» приходит к дому и потом покидает его. Эти два плана, где тень женщины постепенно удлиняется на гравии дороги, незабываемы. Они потрясли Муссинака, который пишет отзыв об этом фильме в «Меркюр де Франс»:
«Продуваемая ветром дорога мучительной страсти, по которой приходит и уходит драма… Головокружительный подъем на лестницу, где горячие объятия закончились когда-то безумным бегством… все это «куски» выдающейся фотогении…
Несомненно, эта кинопоэма навеяна литературным сюжетом. Но в ней больше кинематографической правды, чем во многих известных нам лучших фильмах. Ничто не могло бы принести мне большей радости».
И все же «Женщина ниоткуда» не была таким шедевром, каким считал ее Марсель Ашар. В тридцать лет Деллюк-режиссер не достиг еще зрелости Деллюка — критика и теоретика. Его старый друг Муссинак сказал ему об этом с полной откровенностью, написав в «Меркюр де Франс»:
«В первой части «Лихорадки» нас очаровала острота зрения режиссера. По поводу этого фильма я написал, что право автора — предпочесть эскиз законченной картине. Однако теперь Луи Деллюк дал нам такую картину. После набросков («Молчание», «Черный дым», «Гроза»), после картины («Женщина ниоткуда») я жду от него фрески».
Быть может, Муссинак выражал и желание Деллюка. Но для этого ему нужны были средства, каких у него никогда не было. Интимность его фильмов в большой степени зависела от необходимости ставить их при самом ограниченном бюджете.
Он сам финансировал «Женщину ниоткуда». Несмотря на прекрасные отзывы критиков, этот фильм имел не больший коммерческий успех, чем «Лихорадка». Через несколько недель после его премьеры (8 сентября 1922 года) Луи Деллюку пришлось продать свой еженедельник «Синэа» издательству «Франсуа Тедеско» (ноябрь 1922 года), а вскоре — уступить место директора Жану Тедеско, который страстно увлекался кинематографом, но придал журналу совсем иное направление.
Для Деллюка наступил период больших трудностей после «короткого, но горького опыта» режиссера. Целый год он оставался без работы и ничего не писал, кроме критических статей в «Пари-миди». Затем его друг Марсель Л’Эрбье дал ему возможность снять новый фильм, «Наводнение», который он начал в октябре 1923 года, в долине Роны, с оператором Жибори. По этому поводу он рассказал одному журналисту (Жану Эйру из «Мон синэ», 13 марта 1924 года):
«Мы отправились на съемки в места, описанные в романе мадам Андре Кортис, то есть в окрестности Роны, департамент Оранж. Мы решили изобразить наводнение. Но, к нашему великому удивлению, на другой день после приезда Рона вышла из берегов, затопила окружающие долины и превратила пейзаж в точно такую картину, какая описана в романе. Это было просто чудом, и мы поспешили им воспользоваться».
Сценарий фильма был написан по роману, сюжет которого журналист передал следующим образом:
«Бедная девушка Жермен (Ева Франсис) без памяти влюблена в молодого, богатого фермера Албана (Филипп Эриа), жениха красивой и кокетливой Марго (Жинет Мадди). Наводнение опустошает страну, и жители находят труп Марго. Обвинение падает на Албана. Его бы осудили, но настоящий убийца в порыве раскаяния сам признается во всем. Это старик (Ван Даэль), которого приводит в отчаяние, что его дочь страдает от неразделенной любви, и он убивает ее соперницу».
Этот довольно условный сюжет, по-видимому, прельстил Деллюка тем, что развертывался в деревенской обстановке и, как и в шведских фильмах, которыми он восхищался, явление природы становилось в нем тоже «действующим лицом драмы». Когда Деллюк открыл для себя шведское кино, река там оказалась «главным персонажем» в «Часах» («Карин, дочь Ингмара») Шёстрёма.
В рекламном объявлении, вероятно одобренном Деллюком, говорится («Ла синематографи франсэз», 12 января 1924 года):
«Фильм начинается с серии прекрасно удавшихся снимков маленького городка. Толчея на базарах, пересуды собравшихся кумушек, маленькие улочки служат декорацией, чтобы представить нам персонажей и приобщить нас к местной жизни. Редко ощущение жизненной правды с такой полнотой сливается с чувством красоты. Люди живут вокруг нас в своей привычной обстановке, но мы их видим по-новому, глазами, обновленными искусством, так как съемки выполнены с удивительным совершенством».
«Наводнение», которому придавал особую прелесть меланхолический лейтмотив реки, не было таким значительным фильмом, как «Лихорадка» или «Женщина ниоткуда», несмотря на восторг Абеля Ганса, написавшего Деллюку:
«Наводнение» можно назвать своего рода шедевром. У него такой самобытный стиль, такая слитность игры и действия, такая особая атмосфера, такие оттенки светло-голубого и пепельно-серого, что я не могу удержаться от удовольствия написать вам о своем впечатлении.
Этот фильм, как пунктиром, пронизан молчаниями, которые звучат, как тяжкие рыдания, и скорбь так полна, так тяжела, что наши слезы, не пролившись, возвращаются туда, откуда готовы были брызнуть, чтобы горе наше стало еще глубже, еще неизгладимее» («Синэ-магазин», 25 января 1924 года).