История не сулила всем разновидностям эллинов равномерного и одинакового поступательного движения; одни из них сравнительно рано перешли из родового быта в городской или государственный; завещанные предками родовые учреждения сменились государственными, хотя эти последние отчасти складывались применительно к старым учреждениям: афинская дума четырехсот или пятисот, афинское народное собрание, афинские коллегиальные учреждения должностных лиц представляли собою приспособленные к новому положению вещей примитивные учреждения. Но союзы эллинских племен никогда не охватывали всей территории, занятой эллинской нацией; единственную попытку в этом направлении представляли амфиктионии, но задачи их были почти исключительно религиозные. Однако весьма знаменательно, что первый политический союз афинян с союзным собранием и союзною казною на Делосе примыкал к исконной делийской амфиктионии и тем самым становился как бы видоизменением старинного учреждения; онхестская амфиктиония сменилась в историческое время беотийским союзом, в который перешел и храм Посейдона как союзное святилище беотян; но основная черта амфиктионий и онхестской и делийской — равноправность всех членов федерации — отсутствовала в союзах беотийском и афинском с политической гегемонией Фив и Афин110*.
Действие федеративных начал в Элладе до последнего времени ограничивалось некоторыми областями, не переходя за пределы территории, занятой наиболее близкими друг другу племенами или коленами. Таковы были федерации фокидская, аркадская, фессалийская, мессенская, этолийская, ахейская и др. Когда господство македонян, сопровождавшееся насильственным расторжением союзов и позднейших союзных образований, разорением городов, истреблением непокорных жителей, вызвало среди эллинов настоятельнейшую потребность соединить свои силы, на историческую сцену выступили народности, во многих отношениях отставшие от соседей, но зато полнее сохранившие в своем быте древние начала свободной федерации без притязаний на гегемонию или поглощение, с политической организацией, обещавшей равноправность всем членам союза без различия государств близких и далеких, сильных и слабых, первоначально образовавших союз и позже в него вошедших. Этолийская и ахейская федерации не были поэтому учреждениями искусственными, вызванными на свет будто бы честолюбием отдельных личностей и совершенно чуждыми характеру эллинского народа. Павсаний глубже многих новых историков постигал истинные корни федеративного движения, когда уподоблял ахейский союз ветке, выросшей на изболевшем дереве, следовательно, питаемой здоровыми соками того же дерева111*. Начало единения было едва ли не более общим, древним и первоначальным в жизни эллинов, как и начало дробления или партикуляризма; этому последнему суждено было возобладать на долгое время в междуэллинских отношениях. Лишь в последние годы политической независимости, после того как изобличена была несостоятельность попыток гегемонии и владычества, эллины решились под гнетом тяжких бед воспользоваться другими началами своей жизни и дать им широкое применение; достигнутые к этому времени успехи гражданственности и образования сделались в большей или меньшей мере общим достоянием эллинской нации, что ослабляло силу накопившихся различий. Связь нового явления с исконными формами жизни служила только более полному его оправданию, обеспечивала ему тем больший успех и сочувствие. Старые порядки, возникшие путем естественного разрастания, державшиеся на чувствах племенного родства и территориальной близости, вставали теперь в новом виде, получая определенность в договорах и в целой системе федеративных учреждений. К началу III в. до Р.X. по всей Элладе возобладала демократия; даже цари Спарты, гераклиды Агид и Клеомен вознамерились уничтожить эфорат, главную опору аристократического строя Спарты, и тем вызвали в Пелопоннесе повсеместное брожение, опасное для Ахаи, в пользу спартанской гегемонии. На очереди стояло разрешение экономических вопросов. Древние федерации с народным самоуправлением, с родовыми формами владения больше отвечали такому настроению, нежели порядки позднейшие, созданные городскою жизнью в отдельных республиках. Прежде чем перейти к обозрению судеб главнейших эллинских федераций, мы отметим еще некоторые примеры федеративных связей в IV и III вв. до Р.X., в доказательство того, что не стремление к гегемонии Клеомена III, противника Арата, но союзы ахейский и этолийский верно отвечали назревшим потребностям.
Из половины IV в. до Р.X. известен союз эвбейских ионян: о нем говорит Эсхин в речи против Ктесифонта и приписывает образование его тирану Каллию из Халкиды; союзное собрание, куда различные города посылали своих участников, называется эвбейским собранием. В Халкиде же созвано было «собрание эвбейских городов» Т. Квинкцием Фламинином в 194 г. до Р.X.112*
Из времени Лисимаха (295—287 гг. до Р.X.) сохранилась надпись, свидетельствующая о существовании союза малоазийских ионян, причем называется по имени и общий вождь ионян. Как эти, так и прочие подобные союзы — акарнанов, локров западных, энианов, этеев, дорян, ликиян, краткие сведения о которых извлечены почти исключительно из надписей и собраны у Титмана, К. Фр. Германа, Фишера, Шемана, Фримена, Гильберта, Куна112*, — не выходили за пределы территорий, населенных одним и тем же племенем, хотя бы и разветвившимся на несколько разновидностей и находившимся под действием одинаковых приблизительно условий внешних и внутренних. Почин в решении дальнейшей задачи федеративного движения — распространить начала равноправного союза за пределы территории племени — принадлежал не городу тому или другому, но племенным союзам городов или поселений, этолийскому и ахейскому.
Как ни скудны наши сведения о местных федерациях эллинов, тем не менее они могут и должны служить к уразумению событий и учреждений ахейско-этолийского периода. В том самом федеративном движении, примеры которого рассмотрены выше и начала которого теряются в незапамятной старине, следует различать два главных периода соответственно двум формам союза: первоначальные федерации родов и племен, позднейшие — городов в пределах одного племени или нескольких племен, соединившихся в народ. Тогда как в Фокиде, например, на Халкидике и на Эвбее мы имеем случаи городских федераций, Аркадия представляет смешение обеих форм союза, а в Эпире членами федерации до последнего времени были племена.
IV. Федерация этолян.
Полибий — горячий ахейский патриот; на ахейский союз он возлагал самые смелые надежды; в нем он видел осуществленными те начала единения на основе демократии и равенства всех входивших в него государств, которые должны были спасти свободу Пелопоннеса и Эллады от господства иноземцев. К тому же Полибий был образованнейший эллин своего времени, искавший оправдания всякого явления в современных требованиях, в понятиях определенной цели и осмысленной, рассчитанной системы средств. Руководящим началом в его критической оценке личностей и событий настоящего и прошлого был субъективный рационализм, замыкавшийся в личных представлениях историка о выгодном и невыгодном, целесообразном и нелепом и т.п., но не проникавший в исторические и бытовые условия и особенности событий, народов и стран. Следствием этого являлись, с одной стороны, перенесение в прошлое несвойственных ему мотивов, но таких, которые, по личному убеждению историка, были бы в его собственное время наиболее уместными и действительными; с другой стороны, от историка укрывались во многих случаях подлинные причины явлений и подлинные побуждения народов и отдельных личностей. Пока мы ограничимся немногими примерами. Веру в богов и преисподнюю он считает мудрою выдумкою предков, назначение коей обуздывать порывы страсти, присущие легкомысленной и нерассудительной толпе. Полумифический Ликург руководствуется в законодательной деятельности такими же самыми соображениями, какие определяли образ действий Сципиона Младшего. Любовь аркадян к музыке насаждена, по словам Полибия, праотцами их с определенными воспитательными целями. Об ахейском союзе и его учреждениях он говорит так, как будто в Элладе не существовало никакой другой демократии, никакого другого союза эллинов. Все, что не отвечало его представлениям о справедливом или практически выгодном, о целесообразных способах действия, что препятствовало осуществлению сочувственных ему планов и намерений, — все это, по его убеждению, было последствием злонамеренности, нравственной испорченности и вызывало в нем осуждение или даже негодование, но не охоту к исследованию и объяснению причин и условий. По словам самого Полибия, внимания историка заслуживают положительные, а не отрицательные явления. Субъективным настроением историка запечатлена вся оценка поведения этолян.