— Э… с добрым утром… Привет.
Нда, так, пожалуй, и дремлющую мышь не поднимешь.
Я нагибаюсь, чтобы потрясти его за плечо, и это кажется до ужаса интимным прикосновением — когда другой человек вроде как беззащитный и спит, а ты — нет.
— Лори?
Если я надеялся быть понежнее, то мне двойка. Он подрывается и за миллисекунду переходит от бессознательного состояния к лихорадочному. А на лице отражаются эмоции, как в волшебном зеркале: удивление, непонимание, потеря, осознание. В середине есть момент, когда меня будто бы рады видеть, но он проходит так же быстро, как и остальные. В итоге передо мной снова Лоренс Дэлзил, и он сухо и обреченно произносит:
— Доброе утро, Тоби.
— Ку-ку, — лыблюсь я в ответ, потому что идиот, не знали? — Я тебе завтрак приготовил.
Сперва он опять весь в недоумении, а потом с опаской, что меня совершенно не вдохновляет, произносит:
— Ну что ты, не стоило.
— Не бойся, не отравишься.
— Извини, я не имел в виду… — Он еще пытается толком проснуться.
— Имел-имел, но ничего страшного. Давай, садись. Я и чай заварил.
На это он реагирует и выпрямляется. Одеяло спадает с плеча, и я внезапно вспоминаю, что под ним-то он голый. И ё-мое. Ну, в смысле, я его уже видел, да, но чувство новизны пройдет еще нескоро.
Хочу, чтоб голый и всегда.
В утреннем свете я замечаю другие вещи, другие тени. Солнечные зайчики у него на плече. Золотистые искры в волосках на руках. Хотя такой свет прощает немногое, выдавая кое-где седину и пятнышки на коже, места, где тело обветренное и повидавшее жизнь, а мышцы честно заработаны.
Он был великолепен вчера — на коленях, весь лощеный и где-то плод моих фантазий. И он по-прежнему великолепен сегодня утром — помятый, усталый и настоящий.
Черт, я ж завтрак подавать должен, а не стоять и похотливо пялиться, воображая, что еще я с ним сделаю. И между прочим, кое-что из «еще» — это вполне себе нормальные вещи. Поцеловать, например.
Передаю ему тарелку, слегка ее тряхнув, чтобы воздух наполнился запахами масла и трав. Лори все еще полусонный, так что я прощаю его «Мама родная, да это, кажется, съедобно» выражение лица.
— Правда, не стоило.
— Мне хотелось, — пожимаю я плечами.
— А ты?
Ах да. Я.
— Блин, вообще забыл, представляешь.
Почему-то моя глупость заставляет его улыбнуться. Ё-мое, я, конечно, таким темпом скоро буду гадать любит-не любит на ромашке, но все равно — какая же у него улыбка. От нее янтарные искры в глазах прямо светятся.
— Разделим напополам, — говорит он мне.
Вот так мы и сидим у него в кровати, и он кормит меня кусочками тоста и яичницы, а я чувствую себя таким окруженным заботой, а еще возбужденным и охрененно счастливым. Хочется никуда не уходить и никогда не возвращаться к своей стремной жизни.
Хочется, чтобы вот это было моей жизнью.
Просто крутая яичница, и классный парень, и никаких проблем.
А яичница и правда крутая, между прочим. Я вижу, что она ему реально нравится.
И в этом еще одна прелесть еды: смотреть, как с удовольствием едят другие. Хотя, надо сказать, меня это обычно не заводит, но Лори исключение.
— Где ты так научился готовить?
Я одновременно удивлен и доволен, как слон, что он интересуется. Ну, или просто поддерживает разговор со своим одно-и-две-десятых-разовым перепихом. В любом случае, мне нравится видеть его и таким. Расслабленным, и полусонным, и обласканным. Маленький незащищенный кусочек человека по имени Лори.
— Да нигде, — отвечаю я. Но он вопросительно склоняет голову и явно не даст мне отделаться только этим. — Ну, я вроде как в детстве много для себя готовил.
— Почему? — резко. — Твоя мать и в еду не верит?
Опс, кажется, я случайно выставил себя этаким беспризорником, с которым дома плохо обращались и не кормили. А на самом деле все совсем не так. У нас с мамой хоть и случались непростые времена, когда я был младше, но сейчас я уже, ну, все понял и простил. Мама все-таки. Что тут поделать?
— Нет, в еду-то она верит, а вот во время — нет.
— Что, прости?
У него такое лицо, что просто не могу удержаться от смеха.
— Она не страждущая раба Времени. — Он по-прежнему ноль эмоций. Я часто с таким сталкиваюсь, когда пытаюсь объяснить про маму. — Из Бодлера?
Полный ноль.
Вздыхаю и грызу последний ломтик бекона. Вкуснющий — солененький и ароматный, с очень легкой копченой ноткой, которая дает вкусу глубину.
— Она верит, что делать что-то надо, когда тебе хочется, иначе ты превращаешься в хронологический механизм и все такое. Но лично я, например, очень даже страждущий раб. Мне хочется есть три раза в день, и чтобы сначала шло соленое, а потом сладкое, и хочу спать ночью, а просыпаться утром.
Он садится прямее, отчего одеяло сползает еще больше, и я на секунду отвлекаюсь на… боже мой… да на все. Соски, и волосы, и тугие валики мышц. Он такой мужественный, и вообще, я б его так и съел, и…
Вашу мать, он же говорит что-то.
— И она просто бросила тебя на произвол судьбы?
— Да ты что, нет. Еда у нас всегда была. Но меня через какое-то время стало тошнить от бомжпакетов и прочих горячих кружек, и я начал экспериментировать. — Его лицо приняло хорошо знакомое мне выражение сотрудника органов опеки. — Лори, мы нормально живем.
— Извини, конечно, но по описанию мама у тебя какая-то чокнутая.
— Эй! — Никому не позволено звать маму чокнутой, кроме меня. — Она гений. — На этом месте его лицо обретает второе не менее знакомое мне выражение. — И да, я в курсе, что со стороны гения от чокнутого, наверное, сложно отличить.
Вот поэтому я и не люблю о нас рассказывать. Люди вечно неправильно понимают. Что доводят тебя вовсе не горячие кружки, а то, что ты всю жизнь на втором месте. Не, вы не подумайте, мама меня любит. Больше, чем кого-либо еще в мире. Я в этом ни разу не сомневался. Но есть у нее и кое-что другое — вечно гаснущее пламя вдохновения.
Вот тут она и танцует.
Не ради обыденных вещей, типа яичницы, или отметок в школе, или надежд других людей. И я все понимаю. И принимаю. Но вот ей никогда не понять, каково это… не иметь вдохновения. Она всегда поддержит меня во всем, чем бы я ни занимался — учил бы юриспруденцию или работал бы за 5,03 фунта в час помощником повара в забегаловке — но в этом-то и вся, блин, проблема.
— Невероятно вкусно, спасибо, — нарушает молчание Лори.
— Ну да, ничего так. — У меня внутри все почти скачет от удовольствия. Я так люблю, когда другим нравится моя еда, что самому стыдно и неловко. Ведь по сути ты вроде как ищешь похвалы, как несчастная собачонка. Это типа желания быть у кого-то на первом месте.
Его пальцы блестят от масла с последнего кусочка тоста. Хорошие у Лори руки. Потому что, раз уж на то пошло, у него все хорошее. Сильные, ухоженные и очень-очень твердые. Но только не в те редкие моменты, когда дрожат, и это само по себе полный улет.
Я так мало знаю об этом мужчине, но мне точно известно, что терять контроль он начинает с рук.
Бросаюсь на него и вылизываю все дочиста, дохожу языком прямо до нежной кожицы между пальцами, где на вкус он больше всего похож на себя.
Он стонет в ответ.
И мой член от этого встрепенулся, как лабрадор при виде поводка для прогулок.
— Тоби. — В его голосе явно слышится предостережение.
Я поднимаю голову, еще прихватывая зубами кончик его пальца, который лежит на подушке моих губ, и насколько могу округляю глаза.
— Прекрати, пожалуйста. — А теперь у него в голосе что-то другое.
И, эм, я в непонятках. «Прекрати, пожалуйста» никак не должно нажимать у тебя в голове кнопку «Пуск». И, строго говоря, не нажимает. Я знаю правила и когда «нет» значит «нет».
Но как он это произносит.
Сейчас его слова звучат двусмысленно, но не в том плане. А так легко представить, что в том самом.